Вчерашний день часу в шестом, Вчерашний день, часу в шестом...
Свешников, торговец книгами и человек, большую часть жизни проведший на социальном дне; популярный романист П. Рисунок Жоффруа повторяет ситуацию рисунка Лепренса: на городской площади дама висит на стоящем перед ней мужчине, тогда как палач с кнутом в руках замахнулся, чтобы нанести удар. Дни она стояла, как и теперь еще стоят подобные ей женщины, — в кабаке; но ее и здесь уже стали обегать. Некрасова «Вчерашний день, часу в шестом…» читатели обычно знакомятся в школе и потому уверены, что в нем все понятно.
Еще более уязвимым субъект «Вчерашнего дня…» предстает, если допустить, что он не фланер, а искатель платных любовных утех, «зашедший» на Сенную с конкретными целями. Тогда в первой строфе между строками 1 — 2 и 3 — 4 возникают не контрастные, а комплементарные отношения.
В самом деле, в коннотациях Сенной, как мы показали выше, сосуществуют использование женского тела за деньги, «право» наслаждаться женским телом в соответствии с мужскими инстинктами и животными желаниями и, соответственно, «право» на насилие над женщиной.
В некотором смысле, субъект стихотворения получает как раз то, за чем шел, только получает, удовлетворяя свою страсть не телесно, а вуайаристски. Отсюда, вероятно, такое пристальное вглядывание в саму сцену уличного насилия [24].
Контрастное напряжение, таким образом, перемещается из середины первого в середину второго четверостишия, когда вся ситуация обретает не бытовое, а высокое поэтическое разрешение в обращении к Музе. Поскольку «Вчерашний день…» соединяет в пространстве восьми строк насилие над женщиной, неявные сексуальные переживания и тему поэтического творчества, стихотворение как для некоторых читателей, так и для самого Некрасова могло соотноситься с традицией обсценной поэзии [25].
Подчеркнем, что мы имеем в виду именно фонящие, почти невольные ассоциации. Сложно найти прямые переклички «Вчерашнего дня…» с наиболее известными образцами обсценной поэзии — сочинениями И. Баркова и пушкинской балладой «Тень Баркова».
В обоих случаях первая строка задает темпоральные координаты текста, а вторая — точно локализует происходящее в конкретном месте городского дна. В целом стоит отметить, что в «классической» обсценной поэзии часто обнаруживается сходная конфигурация мотивов, хотя и в другой пропорции: секс и насилие в ней сливаются до неразличения, а субъект у Баркова и в балладе Пушкина маркирован как сочинитель, связанный с Музой или с ее субститутами Аполлон, Парнас и т.
Гражданское и бытовое прочтение «Вчерашнего дня…» обнаруживают черты сходства: в обоих контекст вскрывает не только насилие над женщиной, но и смутные эротические переживания субъекта. Ассоциации, заданные Сенной площадью, оказавшейся там молодой крестьянкой, телесным наказанием позволяют трактовать позицию «Я» как позицию вуайериста. Поскольку две трактовки, с нашей точки зрения, близки к друг другу в своем смысловом ядре, их можно было бы счесть комплементарными. Однако семантика некрасовского шедевра осложнена двусмысленным финалом , а также возможным альбомным прочтением текста.
Разберем сначала роль пуантной концовки. Однако этот параллелизм далек от традиционного, например, фольклорного; он представляет собой не схематичную аналогию, но смысловой взрыв, и при всей эффектности этих строк их значение не вполне ясно. В научной литературе, разумеется, обсуждался гражданский ореол обращения поэта к Музе. По аналогии с исполосованными и кровоточащими спинами истязуемых у Некрасова возникает образ поэзии и Музы, переносящих пытку под кнутом» [28].
Эти сопоставления обманчивы. В других некрасовских стихах Муза действительно предстает истерзанной страдалицей, но ни с кем и ни с чем не сравнивается. Кроме того, формально красные полосы на спине крестьянки-Музы домыслены исследовательницей.
Точно ли на них зиждется все сопоставление? Следует признать, что в «Вчерашнем дне…» семантические связи финала с предшествующим текстом могут приобретать разные конфигурации. Прежде всего, заключение стихотворения — эстетический манифест Некрасова: сцены городской повседневности, отталкивающая и пугающая проза жизни с насилием и страданием — такой же предмет для поэзии, что и традиционные высокие темы.
Призыв к Музе «гляди! Это призыв не отводить взгляда, настойчивое требование видеть в стихах то же, что видит человек в жизни. Сестринская связь крестьянки и Музы означает родство искусства и повседневности, социальное сочувствие художника к самым незащищенным социальным типам. Сходная конструкция появляется у Некрасова в «Железной дороге» опубл. Однако он осложняется противоречивыми обертонами.
Утверждение родства — перформативный речевой акт, который не ограничивается только констатацией связи крестьянки и Музы. Он настолько интенсивен, что заставляет представить Музу на месте крестьянки и наоборот [29].
Полагаем, что такое прочтение возникает в тексте невольно, однако именно оно вытесняет более простой смысл и создает новые интерпретативные сложности. В самом деле, если на месте крестьянки может оказаться и отчасти виртуально находится Муза, если две героини почти полностью идентичны, значит, они обладают общими признаками. Из перспективы гражданского прочтения героиня, очевидно, наказана за тяжелое преступление грабеж, убийство и т.
Эта трактовка вынуждает и в Музе видеть преступницу. Разумеется, это затруднение преодолимо, если начать рассуждать о цензуре, считавшей поэзию Некрасова преступной и проч. При бытовом прочтении финал также противоречив: Муза предстает беднячкой с Сенной, скорее всего, проституткой, избиваемой пьяными клиентами или извозчиками. Так невольно рождается образ, характерный для культуры декаданса, но не для поэзии Некрасова, который, при всем сходстве с Бодлером и интересе к мрачным сторонам жизни, все же не был готов уподобить Музу проститутке.
В определенном смысле только на фоне поэзии модернизма и, в частности, «Незнакомки» Блока это уподобление, оставаясь эпатирующими для широкого читателя, стало конвенциональным в поэтическом языке.
Взаимозаменяемость героинь, возникшая в силу эффектности финала и смысловой компрессии текста, в обеих трактовках ведет к неразрешимым противоречиям. В эстетических координатах XIX века, внутри которых — при всем новаторстве — размещался Некрасов, финал «Вчерашнего дня…» — поэтическая неудача, стиховая неуклюжесть, невольная двусмысленность на грани фола. Замечательно при этом, что финальное двустишие одной своей странностью подкрепляет правомерность двух рассмотренных выше трактовок.
Некрасов подрывает традицию — в стихотворении субъект-фланер сам указывает Музе, чем именно она обязана вдохновиться.
Эта ситуация приобретает особую остроту в гендерной раскладке стихотворения. В первой части «Вчерашнего дня…» ст.
Во второй части текста ст. Однако и без психоаналитических импликаций понимание «Вчерашнего дня…» может быть дополнено третьим прочтением — альбомным. И здесь вновь единственным серьезным шагом в сторону трактовки текста в таком духе была статья Душечкиной. В стихотворении Некрасова исследовательница увидела диалог с другой записью в альбоме Козловой, принадлежащей Тургеневу [30].
Мы постараемся обосновать альбомное прочтение в другом ключе.
Напомним, что запись Некрасова открывалась словами: «Не имея ничего нового, я долго рылся в моих старых бумагах и нашел там исписанный карандашом лоскуток. Я ничего не разобрал лоскуток, сколько помню, относится к году , кроме следующих осьми стихов». Затем следовал текст стихотворения, после чего Некрасов добавил еще два предложения: «Извините, если эти стихи не совсем идут к вашему изящному альбому. Ничего другого не нашел и не придумал». Что подобный автокомментарий может добавить к нашим наблюдениям?
Ремарки поэта косвенно подтверждают сказанное выше. Фраза, следующая за стихотворением, прямо проговаривает ощущение неуместности текста в дамском альбоме. Насилие как основной сюжет и побочные эротические коннотации в самом деле не очень подходили для светской альбомной записи.
Апелляция к черновикам, с нашей точки зрения, может преследовать цель смягчить потенциальное шокирующее впечатление от текста. Ссылка на черновики частично снимает ответственность с автора и остраняет восьмистишие: стихотворение как будто сочинилось само собой, его связь с изначальным замыслом оборвалась и в стихах есть нечто такое, что не позволяет автору считать их окончательным высказыванием.
Вероятно, сходную функцию выполняет и датировка — год. Мы согласны с М. Эльзоном, полагавшим, что текст был сочинен в году и, соответственно, не согласны с Душечкиной, отстаивавшей авторскую датировку. Относя создание текста к творческому процессу летней давности, Некрасов дистанцировался от якобы принадлежащего другой эпохе произведения.
Но почему выбран именно год? С нашей точки зрения, дату можно объяснять как попытку купировать эротические коннотации стихотворения. Он эмблематичен прежде всего в политическом смысле. Датировка «Вчерашнего дня…» предлагала читателю связывать текст с историческим фоном и, соответственно, понимать его как символическое высказывание, иллюстрирующее атмосферу заката николаевской эпохи. Вероятно, эта мистификация впоследствии и провоцировала исследователей сопоставлять наказание крестьянки с цензурными зверствами, а мучимое тело — с рукописью.
Автокомментарий, однако, позволяет проблематизировать альбомный характер текста. Извинения и корректировки смысла в прозаических ремарках дают возможность предположить, что «Вчерашний день…» задумывался как альбомное стихотворение. Хотя основная сцена избиения крестьянки едва ли вписывается в устаревшие к м годам жанровые нормы изящных альбомных любезностей, финальное двустишие разрешает читать текст в таком ключе.
Сопоставление крестьянки и Музы основывается не только на насилии, но и на молчании; ср. Уподобление двух героинь сводится в таком случае к немоте. В альбомном ореоле некрасовский шедевр неожиданно приобретает светскую игривость — восьмистишие оказывается произведением, пуанта которого в том, что поэт не может создать уместное для альбома поэтическое высказывание и потому пишет стихотворение о невозможности написать какие-либо стихи.
Одно из самых известных стихотворений Некрасова, как мы старались показать, может восприниматься в разных контекстах. Хотя семантические составляющие разных прочтений в некоторых отношениях не противоречат друг другу, смысл стихотворения в целом подвержен действию центробежных сил, а его элементы включены в разные ассоциативные ряды.
Для читателя ХХ века такая семантическая полифония свидетельствует о силе поэтического высказывания.
Но для Некрасова как для человека «классической» эпохи несогласованные значения и фонящие коннотации, которые автор оказался не в состоянии нейтрализовать, могли свидетельствовать о поэтической неудаче. Наша реконструкция позволяет осторожно заключить, что поэт мог воспринимать свой шедевр как литературный фол. Полагаем, что именно поэтому он только однажды записал текст в альбом своей знакомой и не предпринимал попыток напечатать восьмистишие, которое в дальнейшем справедливо обрело статус одного из самых важных стихотворений русской поэзии.
Полное собр. Стихотворение Н. Некрасова «Вчерашний день, часу в шестом…» — Душечкина Е. Первая публикация статьи в: «Преподавание литературного чтения в эстонской школе: методические разработки».
Таллин, Таллинский педагогический институт, , стр. Статья многократно дорабатывалась и переиздавалась.
О датировке стихотворения «Вчерашний день, часу в шестом…» — Некрасовский сборник. К вопросу о датировке стихотворения «Вчерашний день, часу в шестом…» — Некрасовский сборник. Неопределенно-личные предложение и его подразумеваемый субъект.
Категория субъекта и неопределенно-личные предложения. Серия 9. Общество, знание, повествование» М. Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому». Leipzig, [].
London: William Reeves, 1-е изд. Гравюра воспроизведена на авантитуле. История телесных наказаний в России.
Ильинчик, , стр. В обеих публикациях не указан год создания гравюры. Собрал и описал Д. Вступ ст. Другие викторианцы. Исследование сексуальности и порнографии в Англии середины XIX в. Нет нужды напоминать о роли эротических телесных наказаний в сочинениях маркиза де Сада и французском либертарианском воображении. Обрывочные сведения о циркуляции порнографических изображений в России можно почерпнуть из рапортов агентов тайной полиции. Третье отделение на страже нравственности и благочиния.
Жандармы в борьбе со взятками и пороком. Абакумов приводит ценные показания жандарма о петербургских букинистах: «У них можно купить не только книги, но и самые скандальные гравюры всех возможных старинных и новейших вкусов» Там же, стр. Воспоминания пропащего человека. Сочинения: В 3 т. В сатирическом романе М. Салтыкова «Современная идиллия» — герои приходят к адвокату Балалайкину и вспоминают, что раньше в этом доме близ Сенной был бордель Салтыков-Щедрин М.
Петербурские трущобы книга о сытых и голодных : В 3 т. Л, «Наука», , стр. Boston, , p. Воспоминания пропащего человека… стр. Как дерево стало метафорой в стихах Набокова, Есенина и Пастернака. Поэзия Даниила Хармса.
Авангард для взрослых и стихи для детей. Стихи о музыке. Как поэты писали об арфах, скрипках, джазе и произведениях Бетховена. Стихи Кондратия Рылеева. Любовная лирика, посвящение императору и песня о Ермаке в творчестве поэта-декабриста. Лирика Пушкина, Есенина, Ахматовой и Бродского. Тополь в русской поэзии. Как Фет, Кузмин и Хлебников трактовали этот образ. Стихотворение, таким образом, представляет собой обобщенный символ страданий, включающий истязания над народом и над поэзией, которая вступается за его судьбу и разделяет его участь «иссеченная муза».
Сенная — рыночная площадь в Петербурге; на ней не производились публичные наказания, а находилась полицейская часть, в которой секли розгами втайне от посторонних глаз совершивших проступки дворовых, пьяниц, мелких воришек и т. Обратно 2. Ни звука из ее груди Сочинения в трех томах. Москва: Государственное изд-во художественной литературы, И пожалуй - силен сатана! Внимая ужасам войны, При каждой новой жертве боя Мне жаль не друга, не жены, Мне жаль не самого героя Не ласков был мне родины привет; Так смотрит друг, любивший нас когда-то, Но в ком давно уж прежней веры нет
