Цезарь и никомед, Спал ли Цезарь с мужчинами и как в Древнем Риме относились к гомосексуалистам. | Пикабу
Столь стремительный рост могущества Митридата и его честолюбивые помыслы были не по нраву римлянам. В конце концов, претор Терм поручил опекаемому им молодому сыну своего покойного друга Цезаря Старшего ответственную дипломатическую миссию. На протяжении всей его жизни этот эпизод давал его противникам и его солдатам материал для непристойных шуток».
В армии гомосексуальная связь считалась тяжким преступлением как минимум со II века до н. Поведение легионера преподносилось как образец мужественности и добродетели, в то время как гибель офицера рассматривалась как подобающее наказание за чрезмерную страсть и злоупотребление властью.
Марий принял свое решение, несмотря на тот факт, что погибший был родственником консула. Сенаторы не подчинялись таким жестким правилам, как обычные легионеры, но сталкивались по меньшей мере с критикой и насмешками, если обнаруживали склонность к представителям мужского пола. Во время своего пребывания на посту цензора Катон-старший изгнал одного сенатора потому, что этот человек на пиру приказал убить пленника лишь для того, чтобы доставить удовольствие юноше, с которым у него был роман.
Сенатору было вменено в вину злоупотребление властью, но его мотивы лишь усугубляли тяжесть преступления. Особому презрению подвергались объекты страсти — подростки или юноши, которые были пассивными партнерами в сексуальных отношениях.
Такая роль подразумевала женственность натуры и считалась еще более низменной, чем поведение старшего, более активного любовника. То обстоятельство, что Цезарь якобы играл пассивную роль, делало слухи еще более губительными, поскольку это означало, что молодой аристократ вел себя так, как не подобает даже рабу. Этот слух, если он был запущен противниками Цезаря, удачно играл на глубоко укоренившихся стереотипах и предрассудках римлян.
Римляне всегда с подозрением относились к жителям Востока и рассматривали азиатских греков как извращенных и морально разложившихся людей, ничем не напоминающих их славных предков.
Царей династов особенно не любили, а царские дворы считались местами политических интриг и сексуальной вседозволенности.
История о стареющем похотливом правителе, лишающем девственности юного наивного аристократа во время первого путешествия за границу, получила широкое признание. Еще большее доверие к этим слухам вызывало то, что в этой истории участвовал Цезарь — молодой человек, чья необычная манера одеваться и огромное самомнение вызывали у многих искреннюю неприязнь, поскольку ни он, ни члены его семьи до сих пор не могли похвалиться славными достижениями, оправдывающими подобное тщеславие.
Римлянам было приятно думать, что этот самоуверенный юнец раболепно удовлетворял желания дряхлого любовника.
Впоследствии, когда Цезарь приобрел новых политических врагов, слух о его романе с Никомедом предоставил им удобное оружие, которое они часто использовали. Эта история неоднократно повторялась при жизни Цезаря, так что иногда его называли «царицей Вифинии». Еще один из противников Цезаря называл его «мужем каждой женщины и женой каждого мужчины». Трудно сказать, считали ли все это правдой такие люди, как Цицерон, которые смаковали подобные обвинения.
Как бы то ни было, они хотели, чтобы это было правдой, и обрушивались с насмешками на человека, которого многие не любили, а некоторые стали ненавидеть.
В политических распрях многие римляне не брезговали самыми грязными средствами, и правда очень редко вставала на пути скабрезной истории о распутстве или извращенных желаниях. Впрочем, в данном случае Цезаря высмеивали не только политические оппоненты, поскольку в будущем его собственные солдаты с радостью подшучивали над ним по тому же поводу.
Интересно, что это никоим образом не уменьшало их уважения к своему командиру, а их насмешки были дружескими, несмотря на грубость формы.
История о том, как Цезарь стал любовником Никомеда, вошла в анналы истории, но теперь невозможно сказать, произошло ли это на самом деле. Сам Цезарь с жаром отвергал такие подозрения и в одном случае предложил принести публичную клятву, что в обвинениях, выдвинутых против него, нет ни крупицы истины, но этим он лишь распалил насмешников.
В зрелые годы он стал чрезвычайно чувствителен к этому предмету, одному из немногих, который выводил его из себя. Отъезд Цезаря из Вифинии и его быстрое возвращение ко двору разожгли новые слухи. Было ли это признаком страсти или сознательным решением игнорировать сплетни, распущенные завистниками? Последнее более вероятно, с учетом нежелания Цезаря следовать правилам, установленным для других людей. В конце концов, мы просто не знаем. Прогнав понтийские рати с земель вифинского царства, Сулла вернул их Никомеду, ставшему рьяным сторонником римлян.
Учитывая, что Никомед был готов оказать Сулле какую угодно любезность, даже странно, что тот не воспользовался столь удобной возможностью окончательно свести счеты с Цезарем. Возможно, он просто не успел. Ведь в те времена гонцы в силу объективных причин передвигались несравненно медленнее, и новости и приказы, как правило, всегда запаздывали. Вполне вероятно, что Цезарь учитывал вероятность того, что Никомед вполне может создать ему серьезные неприятности, желая выслужиться перед Суллой.
Именно поэтому он не стал задерживаться в Вифинии.
Однако реальная опасность уже подстерегала его! Как отмечает Плутарх, «проведя здесь то есть у Никомеда. Когда пираты потребовали у него выкупа в двадцать талантов, Цезарь рассмеялся, заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил дать им пятьдесят талантов.
Затем, разослав своих людей в различные города за деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и двумя слугами; несмотря на это, он вел себя так высокомерно, что всякий раз, собираясь отдохнуть, посылал приказать пиратам, чтобы те не шумели.
Тридцать восемь дней пробыл он у пиратов, ведя себя так, как если бы они были его телохранителями, а не он их пленником, и без малейшего страха забавлялся и шутил с ними. Он писал поэмы и речи, декламировал их пиратам и тех, кто не выражал своего восхищения, называл в лицо неучами и варварами, часто со смехом угрожая повесить их. Те же охотно выслушивали эти вольные речи, видя в них проявление благодушия и шутливости.
Однако, как только прибыли выкупные деньги из Милета и Цезарь, выплатив их, был освобожден, он тотчас снарядил корабли и вышел из милетской гавани против пиратов.
Он застал их еще стоящими на якоре у острова и захватил в плен бoльшую часть из них. Захваченные богатства он взял себе в качестве добычи, а людей заключил в тюрьму в Пергаме. Сам он отправился к Юнку, наместнику Азии, находя, что тому, как претору, надлежит наказать взятых в плен пиратов.
Однако Юнк, смотревший с завистью на захваченные деньги ибо их было немало , заявил, что займется рассмотрением дела пленников, когда у него будет время; тогда Цезарь, распрощавшись с ним, направился в Пергам, приказал вывести пиратов и всех до единого распять, как он часто предсказывал им на острове, когда они считали его слова шуткой».
При нем были только врач и двое служителей: остальных спутников и рабов он сразу разослал за деньгами для выкупа. Но когда, наконец, он выплатил пиратам пятьдесят талантов и был высажен на берег, то без промедления собрал флот, погнался за ними по пятам, захватил их и казнил той самой казнью, какой не раз, шутя, им грозил».
Вместе с тем историки явно расходятся в ряде существенных деталей. Плутарх полагает, что инцидент с пиратами произошел, когда Цезарю стало известно о кризисе власти, с которым столкнулся его могущественный недруг Сулла, а потом и о неожиданной кончине диктатора.
Терм занимался покорением Митилен, последнего из городов Азии, который продолжал сопротивляться Риму после недавней войны с Митридатом, и отправил Цезаря доставить флот от царя Вифинии Никомеда IV.
Светоний Iul. Разумеется, в дальнейшей жизни этого римлянина постоянно обвиняли в том, что он делил ложе с царем, и в примечательной главе его биографии Iul.
Приведем лишь некоторые: Лициний Кальв высмеивал Цезаря в известных стихах; Бибул называл своего коллегу «царицей Вифинии» Bithynicam reginam в эдиктах, которые издавал во время их консульства; Меммий обвинял Цезаря в том, что тот служил виночерпием царя на большом пиру, даже на глазах некоторых купцов из Рима, имена которых были названы в обвинении; а Цицерон писал, что Цезарь был приведен в спальню царя, что он, одетый в пурпур, возлег на золотое ложе и что «растлен был в Вифинии цвет юности этого потомка Венеры» florem… aetatis a Venere orti in Bithynia contaminatum.
В противоположность Светонию, Плутарх Caes.
Современные авторы биографий Цезаря быстро минуют этот эпизод, обычно воспроизводя в какой-то форме утверждение Светония, что промедление Цезаря при дворе царя сразу вызвало разговоры о любовной связи. Гельцер в своем основном повествовании кратко упоминает посещение Вифинии и лишь в примечании указывает: «Участие Цезаря в придворной жизни подало повод к непристойным шуткам, бесконечно повторявшимся впоследствии».
Майер, еще ближе придерживаясь Светония, комментирует это так: «Когда он был направлен к Никомеду, вифинскому царю, чтобы забрать морскую эскадру, о нем стали говорить, что он разделил ложе с царем. На протяжении всей его жизни этот эпизод давал его противникам и его солдатам материал для непристойных шуток». Совсем недавно Камм писал: «Цезарь провел при дворе достаточно времени, чтобы распространились скандальные инсинуации, будто он был развращен Никомедом», а Голдсуорси говорит о слухах, которые «быстро распространились» и повторяет содержание россказней Меммия и Цицерона.
Жителей Востока и царей не любили, царские дворы не пользовались уважением, и поэтому «сплетня о престарелом распутном правителе, с. Голдсуорси рассматривает возможность того, что основная история правдива, но, как и Светоний, не выносит окончательного вердикта. Разумеется, это утверждение в конечном счете остается непроверяемым, но далее в статье я намерен выдвинуть предположение о том, что хотя Цезарь, несомненно, провел какое-то время у Никомеда, однако настоящий интерес к этому инциденту возник лишь несколько лет спустя, а затем я намерен показать, что в действительности Цезарь имел совершенно иную причину для того, чтобы проводить время в Вифинии, проигнорированную как античными, так и современными биографами.
Подобно прочим римским аристократам, Цезарь начал свою карьеру в общественной жизни — и таким образом привлек внимание своих современников в Риме — с первого выступления в судах. Процесс, конечно, вызвал переполох; Цицерон, несомненно, присутствовал на нем, чтобы послушать речи защитников Долабеллы, знаменитой пары Гортензия и Котты. Столкнувшись с такими опытными противниками, Цезарь проиграл дело, но все же оставил долговечное свидетельство своего красноречивого обличения в опубликованной версии обвинительной речи.
Тацит Dial.
Геллий, интересовавшийся грамматической проблемой, цитирует короткий фрагмент из нее NA 4. Можно предположить, что, — как нередко бывало, — существовала и третья защитительная речь, произнесенная самим Долабеллой, ибо Светоний цитирует речь actio этого человека, в которой тот называет Цезаря «царевой подстилкой» и «царицыным разлучником» paelicem reginae, spondam interiorem regiae lecticae, Iul.
Эми Ричлин верно отметила, что в римском красноречии обвинения в пассивном гомосексуализме, подобные этому, как и другие обвинения в неподобающем сексуальном поведении, обычно были направлены против молодых людей или относились к периоду молодости пожилого человека. То есть, поскольку pudicitiaii была важной характеристикой идеального римлянина, pudicitia противника нередко ставилась под сомнение.
Изысканный пример можно найти в процессе поразительно красивого Марка Целия, один из обвинителей которого, Семпроний Атратин, назвал обвиняемого «милашкой Ясоном» pulchellus Iason. Цицерон, чувствовавший необходимость уделить некоторое внимание этому обвинению в опубликованной версии речи, объясняет Cael. Ибо это самая обычная хула на тех, чья внешность и облик были в молодости привлекательны.
Но одно дело — хулить, другое — обвинять. Несмотря на возражения Цицерона, заявления обвинителя относительно pudicitia Целия, вероятно, были важны для демонстрации того, что Целий, обвиненный в visiv, является неуправляемым и представляет опасность для общества; но Цицерон, несомненно, прав, утверждая, что в определенном риторическом контексте обвинения, касающиеся pudicitia человека, как бы ни были они тщательно сформулированы, могли скорее играть вспомогательную роль с целью снижения его престижа в целом, чем иметь первостепенную доказательную ценность.
Временами подобные обвинения могли предъявлять лишь для того, чтобы унизить противника и, как утверждает Цицерон, их тогда просто бросали мимоходом.
Цитата Светония из речи Долабеллы сама по себе, несомненно, представляет одну из таких попыток унизить. Действительно, атака на pudicitia красивого молодого противника была практически ожидаема, как способ ослабить Цезаря и укрепить собственный авторитет. Однако проблема состояла в том, что Цезарь не был Целием; согласно всем источникам, он был счастливо женат с ранней юности и впоследствии оставался в этом браке до тех пор, пока его жена Корнелия не умерла в 69 г.
Единственным материалом для обработки, который сумел отыскать Долабелла, было время, проведенное Цезарем в Вифинии, в том числе посещение Никомеда. Хотя слух и мог уже поползти сразу после миссии Цезаря, возможно также, что Долабелла придумал эту историю — может быть, используя некоторые ключевые детали, сообщенные ему Термом два сулланца должны были знать друг друга, так как оба занимали должности в 81 г.
Как мы видели, это было абсолютно типичное заявление для римских судов. Но безусловно доказуемо лишь то, что та версия обвинения, которую озвучил Долабелла, — самая ранняя из всех, какие смог отыскать Светоний, а речь Долабеллы, будучи опубликована, должна была придать этому обвинению широкую известность в Риме. Его actio на этом знаменитом суде послужила источником для всех последующих сплетен, особенно громких с 65 года, когда поведение Цезаря во время эдилитета стало вызывать опасения у некоторых его коллег-сенаторов.
В предшествующие годы, как блестяще показал Герман Штрасбургер в своей работе Caesars Eintritt in die Geschichte, современники обращали мало внимания на Цезаря: во многих отношениях он был всего лишь обычным нобилем. Цезарь переходит Рубикон и начинает очередную гражданскую войну в Римской республике. Позднее, когда собственные солдаты высмеяли его по поводу истории с Никомедом, Цезарь согласно Dio Конечно, это обвинение могло все сильнее раздражать диктатора.
Возможно также, что именно он распространил рассказ о том, что вернулся в Вифинию ради интересов своего клиента, которому причитался там долг: это не только давало альтернативное объяснение, но и проливало благоприятный свет на Цезаря, который, как мы увидим, гордился, что проявлял большое внимание к тем, кто зависел от него.
И было хорошо известно, что римские кредиторы вели важные дела в Вифинии.
