Собачье сердце фразы шарикова, Вы точно человек?
Вся эта история произошла около часу, а теперь бы- ло часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Согласно Шарикову,. Если только злосчастная собака не помрет у меня под ножом, а вы видели - какого сорта эта операция.
Библейской аллюзией считает «абырвалг» Б. Гаспаров [4] :. Первое слово, которое произнёс Шарик, — «абырвалг» — это прочитанная в обратном направлении вывеска «Главрыба».
Чтение Шариком справа налево иронически намекает на семитское письмо; само же слово « рыба » является раннехристианским символом Христа.
Литературовед А. Жолковский выдвинул другое предположение о происхождении слова «абырвалг» [5] : рассматривая речь Шарикова в контексте литературного мотива обучению речи неразумного существа, он сопоставляет её с речью русалки в рассказе А. Аверченко «Русалка», где русалка бессмысленно повторяет «Рыбы-ы… дай рыбы».
Такое обучение Шарикова чтению, возможно, является аллюзией на известное стихотворение Маяковского «А я обучался азбуке с вывесок, листая страницы железа и жести» [6]. По версии заведующего отделом литературы Серебряного века Государственного литературного музея и правнука одного из друзей Булгакова М.
Шапошникова [7] в Калабуховском доме в квартире 20 жил Иван Герасимович Потапов, служивший товароведом в Московской областной конторе «Главрыба» Наркомата пищевой промышленности, позже репрессированный [8]. Слово стало крылатым [9]. В честь него называется питейное заведение в Перми [10].
Также этим именем были названы несколько предприятий в разных регионах России [ где? В году произошёл скандал вокруг одноимённого блюда из рыбы, выпускавшегося в Перми [11]. Борменталь его обнял и поцеловал в пушистые, сильно прокуренные усы. Спасибо вам, - говорил Филипп Филиппович, - голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж простите стариковскую вспыльчи- вость.
В сущности ведь я так одинок И я вас полюбил как способного врача. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать! Но ведь я же не мальчик и сам соображаю, насколько это может получиться ужасная шутка.
Но по моему глубо- кому убеждению, другого выхода нет. Филипп Филиппович встал, замахал на него руками и воскликнул: - И не соблазняйте, даже и не говорите, - профес- сор заходил по комнате, закачав дымные волны, - и слу- шать не буду. Понимаете, что получиться, если нас нак- роют. Нам ведь с вами "принимая во внимание происхожде- ние" - отъехать не придется, невзирая на нашу первую судимость.
Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой? Отец был судебным следователем в вильно, - горестно ответил Борменталь, допивая коньяк. Ведь это же дурная нас- ледственность. Пакостнее и представить себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня еще хуже. Отец - ка- федральный протоиерей. В тихом сумраке ночей Да разве они могут вас тронуть, помилуйте!
А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите Я - московский студент, а не Шариков. Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделал- ся похож на французского древнего короля. Теперь вы будете ждать, пока удастся из этого хулигана сделать человека?
Филипп Филиппович жестом руки остановил его, налил себе коньяку, хлебнул, пососал лимон и заговорил: - Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаю что-либо в анатомии и физиологии, ну скажем, человечес- кого мозгового аппарата? Как ваше мнение? Без ложной скромности. Я тоже пола- гаю, что в этом я не самый последний человек в Москве. Ну так вот-с, буду- щий профессор Борменталь: это никому не удастся. Конеч- но. Можете и не спрашивать. Так и сошлитесь на меня, скажите, Преображенский сказал.
Финита, клим! Так вот вам как другу, сообщу по секрету, - конечно, я знаю, вы не будете сра- мить меня - старый осел Преображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда, открытие получи- лось, вы сами знаете - какое, тут Филипп Филиппович го- рестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на Москву, - Но только имейте в виду, Иван Ар- нольдович, что единственным результатом этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого Шарикова вот где, - здесь, Преображенский похлопал себя по кру- той и склонной к параличу шее, будьте спокойны!
Если бы кто-нибудь, - сладострастно продолжал Филипп Филиппо- вич, - разложил меня здесь и выпорол, - я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! Ведь я пять лет сидел, выковыривал придатки из мозгов Вы знаете, какую я работу проде- лал - уму непостижимо. И вот теперь, спрашивается - за- чем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превра- тить в такую мразь, что волосы дыбом встают. Вот, доктор, что по- лучается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей.
Если только злосчастная собака не помрет у меня под ножом, а вы видели - какого сорта эта операция. Одним словом, я - Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в сво- ей жизни. Можно привить гипофиз Спинозы или еще како- го-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвы- чайно высокостоящего. Но на какого дьявола? Обьясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусс- твенно фабриковать спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно.
Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, челове- чество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, соз- дает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар.
Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил ваш вывод в истории Шариковской болезни. Мое открытие, чер- ти б его сьели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош Да, не спорьте, Иван Арнольдович, я ведь уж понял. Я же никогда не говорю на ветер, вы это отлично знаете.
Теоретически это интересно. Ну, ладно! Физиологи будут в восторге. Москва беснуется Ну, а практически что? Кто теперь перед вами? Преображенский указал пальцем в сторону смотровой, где почивал Шариков: - Исключительный прохвост. Ну, эту палку я найду.
Одним словом, гипофиз - закрытая камера, опреде- ляющая человеческое данное лицо. Это - в миниатюре - сам мозг. И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нар- вался. Неужели вы думаете, что из-за денег произвожу их? Ведь я же все-таки ученый. Глаза его налились кровью. И вместо этого что же получи- лось?
Боже ты мой! Этих гормонов в гипофизе, о госпо- ди Доктор, передо мной - тупая безнадежность, я кля- нусь, потерялся. Борменталь вдруг засучил рукава и произнес, кося глазами к носу: - Тогда вот что, дорогой учитель, если вы не жела- ете, я сам на свой риск накормлю его мышьяком. Черт с ним, что папа судебный следователь. Ведь в конце концов - это ваше собственное экспериментальное существо. Филипп Филиппович потух, обмяк, завалился в кресло и сказал: - Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик.
Мне 60 лет, я вам могу давать советы. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками. Боже мой, я только теперь начинаю понимать, что может выйти из этого Шарикова! Теперь поняли? А я понял через десять дней после операции. Ну так вот, Швондер и есть самый глав- ный дурак. Он не понимает, что Шариков для него более грозная опасность, чем для меня.
Ну, сейчас он всячески старается натравить его на меня, не соображая, что если кто-нибудь в свою очередь натравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки да ножки. Одни коты чего стоят! Человек с собачьим сердцем. Коты - это временно Это вопрос дисциплины и двух-трех недель.
Уверяю вас. Еще ка- кой-нибудь месяц, и он перестанет на них кидаться. Что вы на самом деле спрашиваете да ведь гипофиз не повиснет же в воздухе. Ведь он все-таки привит на собачий мозг, дайте же ему прижиться. Сейчас Шариков проявляет уже только остатки собачьего, и поймите, что коты - это лучшее из всего, что он делает.
Сообразите, что весь ужас в том, что у него уж не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которые существуют в природе! До последней степени взвинченный Борменталь сжал сильные худые руки в кулаки, повел плечами, твердо мол- вил: - Кончено. Я его убью! Филипп Филиппович вдруг насторожился, поднял па- лец.
Мне шаги послышались. Оба прислушались, но в коридоре было тихо.
Шаги слышались явственно и приблизились к кабинету. Кроме того, бубнил голос Борменталь распах- нул двери и отпрянул в изумлении. Совершенно пораженный Филипп Филиппович застыл в кресле. В освещенном четырехугольнике коридора предстала в одной ночной сорочке Дарья Петровна с боевым и пылающим лицом.
Как тот, так и другой, играют роль помощника главной отцовской фигуры Федора Павловича; Филиппа Филипповича , в частности того непосредственного восприемника, которому выпадает няньчить, воспитывать и наказывать «незаконного сына».
Борменталь неоднократно применяет к Шарик ов у меры физического воздействия и призывает к обратной операции, тогда как Преображенский до последнего момента настаивает на аморальности и бесперспективности насилия хотя, в сущности, встает на этот путь с первой же операцией. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Я его убью! Филипп Филиппович заглянул ему в глаза и ужаснулся.
Мальчик насмешливо глядел на учителя… Григорий не выдержал. В дальнейшем Смердякова бьет и Иван; вообще, будучи карнавальной фигурой, Смердяков, как и Шариков, естественно навлекает на себя побои и физические унижения.
Характерную общую черту составляет и элемент двойничества между сыновней и отцовской фигурами. Его имя отчество, Павел Федорович, является обращением имени отчества его родителя. Федор Павлович сначала называет « валаамовой ослицей» Смердякова, а затем уже просто «ослицей» самого себя III, 8 ; и т.
С точки зрения Алеши, «У Смердякова совсем не русская вера» III, 7 ; по словам Марьи Кондратьевны, он «точно иностранец, точно благородный самый иностранец» V, 2 ; он сам считает, что «русский народ надо пороть-с, как правильно говорил вчера Федор Павлович», — сказавший, что «Россия свинство… я ненавижу Россию…, то есть не Россию, а все эти пороки…, а пожалуй что и Россию. Toutcelaestdelacochonnerie» III, 8. В «Собачьем сердце» картина сходная, хотя и не в точности такая.
Принципиальным «западничеством» отличается только Филипп Филиппович подобный «французкому древнему королю», известный в Европе, угрожающий прекратить работу в России, указывающий на ее отсталость «в развитии от европейцев лет на »; III ; он же признает себя «ненавистником пролетариата» II.
Двойничество с ним его антипода проявляется не в этом, но совершенно отчетливо, начиная с восхищенного осознания Шариком, что профессор «весь в меня.
Ох, и тяпнет он их сейчас» II , включая съеживание профессора по ходу экспансии Шарикова Борменталю даже приходится завести «Историю болезни профессора Ф. Пребраженского» V и кончая всем комплексом кровожадности, оригинальным образом роднящей «отца» и «сына». Сходным образом строится и повествовательное окружение Шарикова и Смердякова.
В «Собачьем сердце» большую роль играет информация, поступающая из газет и слухов, циркулирующих вокруг квартиры профессора. Но из газеты черпает вдохновение для своей контроверзы и Смердяков — историю русского солдата, давшего содрать с себя кожу, но не отрекшегося от христианской веры III, 7. Но то же самое, по сути дела, имеет место и в соответствующих главах романа Достоевского, одна их которых даже называется «За коньячком» III, 8.
При этом самая ценность коньячка тоже тематизирована:. А ведь, пожалуй, ты прав. Ах, я ослица, — вскинулся вдруг Федор Павлович… Ну, так пусть стоит твой монастырек, Алешка, коли так.
А мы, умные люди, будем в тепле сидеть да коньячком пользоваться. Знаешь ли, Иван, что это самим богом должно быть непременно нарочно так устроено?
К продолжению этой беседы между Федором Павловичем и двумя из его сыновей у нас еще будет случай вернуться. Как было бегло замечено выше, полное имя Смердякова является зеркальным обращением имени Карамазова-старшего. В «Собачьем сердце» собственные имена персонажей играют чрезвычайно активную роль, как то и пристало притчеобразному тексту, главный герой которого носит программную фамилию Преображенский.
Так, среди второстепенных персонажей повести есть Васнецова «невеста» Шарикова , Бунина Зина — домработница профессора и Вяземская член домкома — «юноша, оказавшийся женщиной» II , а фамилию человеческого предка Шарикова Чугункин некоторые исследователи возводят к фамилии Сталин, а его имя Клим — к имени Ворошилова.
В подобном ономастически насыщенном контексте интересны переклички имен внутри повести, а также между повестью и «Братьями Карамазовыми». Прежде всего, в pendant к роману Достоевского «сын» получает имя в каком-то смысле подобное «отцовскому»: ср.
Полиграф Полиграфович — Филипп Филиппович. Что же касается отчеств, то Клим Григорьевич Чугункин годится в сыновья воспитателю Смердякова — слуге Григорию.
Некоторые из этих соображений могут показаться натянутыми, но стоит указать, что первое же после имени отчества Преображенского полное имя отчество, появляющееся в повести, причем в несомненной связи с самим Филиппом Филипповичем, это некий Федор Павлович I; 20 , как в дальнейшем выясняется, Саблин — жилец третьей квартиры, в которую в порядке уплотнения вселяются Швондер со товарищи.
Но по ходу повести своего рода самоуплотнение производит и профессор, вынужденный прописать созданного им на свою голову Шарикова. Еще один солидный жилец Калабуховского дома — «сахарозаводчик Полозов» III , имя которого может восходить к богачу — отцу второй жены Лопухова-Бьюмонта, одного из героев ненавидимого Достоевским романа «Что делать?
Прочие детали. Ряд мотивов и деталей «Собачьего сердца» находит параллели в «Братьях Карамазовых» менее непосредственным, но вполне существенным образом. Так, в ходе первой операции, описанной с кровавыми подробностями, Преображенский и Борменталь «тело Шарика начали вдвоем разрывать крючьями, ножницами, какими-то скобками» IV.
Крючья, вообще говоря, странное наименование для тонкого хирургического инструмента. Зато именно «крючья» образуют тему провокационной дискуссии, которую Федор Павлович ведет с Алешей о «том свете», заставляя его признать что «там нет крючьев»:. Ну, вот и думаю: крючья? А откуда они у них? Из чего? Где же их куют? А в дальнейшем Федор Павлович говорит, что Митю он «бы, если бы захотел, скрючил… и мог бы за вчерашнее [нападение] сейчас засадить» IV, 2.
В последний час своей «собачьей» жизни — непосредственно перед операцией — Шарик вспоминает вольную жизнь с «псами побродягами», но осознает невозможность к ней вернуться:. Да и что такое воля? Это рассуждение представляет собой сжатое резюме одной из основных мыслей «поэмы» Ивана «Великий инквизитор» V, 5 — о свободе, отдаваемой людьми за «хлеба», об их готовности быть «послушными» и «приползти к ногам» хозяев, «подчиниться», присоединиться к «стаду», управляемому Великим инквизитором и его сообщниками — новыми «помещиками».
Намеком проходит в «Собачьем сердце» и лейтмотивная в «Братьях Карамазовых» библейская тема «сторожа брату своему». И самое паршивое из всех, которые существуют в природе» VIII. Седьмое доказательство. Так называется глава 3 «Мастера и Маргариты» — романа, в значительной мере развертывающего тематику и структуру «Собачьего сердца».
В ней, среди прочего, завершается диалог между профессором! Воландом и двумя советскими интеллектуалами, начавшийся в главе Этот знаменитый диалог является почти точной калькой с дискуссии между Федором Павловичем, Иваном и Алешей:. Это без Бога-то? И коньячку бы не было. А коньяк все-таки у вас взять придется» III, 8. Тем самым в сущности повторяется и подытоживается приведенное несколько выше в pendant к «Собачьему сердцу» рассуждение из главы «За коньячком» о связи «коньячка» с «монастырьком».
В «Мастере и Маргарите» карамазовскому «коньячку» есть почти буквальное соответствие. Эта демонстративная перекличка между «Мастером» и «Карамазовыми» доказывает если не происхождение Шарикова от Смердякова, то во всяком случае пристальное внимание Булгакова к тем примерно пяти страницам главы «За коньячком», которые, вместе с рядом других, заняли столь ключевое место в нашей аргументации. Как же интерпретировать булгаковское «литературное воровство»?
Выражаясь по-лотмановски, Достоевский Булгакову явно не «мешал», а «помогал». Эзоповский дискурс научно-фантастической дистопии позволил Булгакову и поставить все необходимые точки над i, и сохранить жизнь всем без исключения участникам конфликта ср.
Но он же дал ему возможность заострить излюбленную им «аристократическую иерархичность» Идеального Порядка, да в сущности и разделаться с ее карнавальным нарушителем более решительно, чем Достоевский. Если Смердяков вешается сам, то Шарикова убивают, или, если угодно, подвергают лоботомии — операции, в обычных дистопиях постигающей, наоборот, интеллектуалов-диссидентов. Позднее, в «Мастере и Маргарите», карнавальное начало перейдет на службу положительным героям и одновременно примет еще более крутой, скорее дьявольский, нежели божеский характер.
Истоки этого, есть уже у христолюбивого Достоевского. Почему Митя не убивает отца, хотя все время хочет убить его и вдруг получает прекрасную возможность с ним расправиться?
Смердякову, однако, Достоевский ангела-хранителя не выделяет, повидимому, молчаливо соглашаясь с Григорием, Митей и другими, что тот «не человек», и ему ничего такого не полагается. Булгаков лишь доводит это до логического конца, когда устами Борменталя благословляет профессора на контр-операцию: «Ведь в конце концов — это ваше собственное экспериментальное существо» VIII. О литературном происхождении булгаковского Шарикова вообще — и процесса его овладения языком в частности — уже писалось.
Начнем с того, что сведем воедино все лингвистические сведения из протокола д-ра Борменталя. Ругань его методическая, беспрерывная и, по-видимому, совершенно бессмысленная. Лексикон обогащается каждые пять минут в среднем новым словом, с сегодняшнего утра, и фразами. Похоже, что они, замерзшие в сознании, оттаивают и выходят. Вышедшее слово остается в употреблении. Со вчерашнего дня фонографом отмечены: «Не толкайся», «Бей его!
От кальсон отказался, выразив протест хриплыми криками: «В очередь, сукины дети, в очередь! Именно, когда профессор приказал ему: «Не бросай объедки на пол», — неожиданно ответил: «Отлезь, гнида!
Я сфотографировал в это мгновенье Шарика.
Ручаюсь, что он понял слова профессора. Угрюмая тень легла на его лицо. Поглядел исподлобья и довольно раздраженно, но стих. Он понимает! Итак, он поддерживает разговор. По моему предположению, дело обстоит так: прижившийся гипофиз открыл центр речи в собачьем мозгу, и слова хлынули потоком.
Шарик читал! Читал три восклицательных знака. Это я догадался. По главрыбе! Именно с конца читал. И я даже знаю, где разрешение этой загадки: в перекресте зрительных нервов собаки! Далее внимание повести переключается на культурное развитие Шарикова, контрастирующее с соответствующими главами «Франкенштейна» Мэри Шелли и отчасти сходное с первыми читательскими реакциями Смердякова.
Кстати, что касается собственно языковых навыков, то об овладении устной речью в «Братьях Карамазовых» нет ни слова по-видимому, заговаривает Смердяков без проблем , да и урокам чтения и письма посвящено всего одно простое предложение: «Григорий выучил его грамоте [и, когда минуло ему лет двенадцать, стал учить священной истории]».
В особенности помогает тайное подключение к урокам, даваемым хозяевами не знающей французского прелестной беженке-аравитянке, после чего приходит время чтения случайно найденных книг Плутарха, Мильтона и Гёте и записок Виктора Франкенштейна. В «Собачьем сердце» ситуация существенно иная. Как догадывается Борменталь, происходит «оттаивание» обрывков человеческой речи, устной и письменной, засевших в мозгу собаки Шарика но не исключено, что и пролетария Клима Чугункина, ср.
