Мелкая роль кинозвезды, Мелкая роль кинозвезды — 5 букв сканворд
Уж больно причудливы его фантазии-стилизации — обычно черно-белые, а в этот раз цветные, в духе и гамме берлинской ретроспективы, посвященной техниколору. Через считаные часы после триумфа героиню бала находят убитой, а героя обвиняют в ее смерти. Как вы считаете, где ваши кумиры раскрылись в полной мере? Лучшие сериалы весны, которые стоит посмотреть. Но в итоге фильм изменил мои взгляды на этого актера.
Иногда просмотр рядового документального фильма может стать опытом более возвышающим, чем просмотр игрового шедевра: особенно если зрители в конце стоя приветствуют не съемочную группу, а настоящего, живого героя. Это случилось в Берлине, в старом красивом кинотеатре Delphi Filmpalast, где чествовали Наума Клеймана. Музейщик и киновед по понятиям российского кинематографического истеблишмента мелкая сошка, в немецкой столице Клейман был принят и встречен как гость особо почетный.
В начале сеанса директор Венецианского фестиваля Альберто Барбера и директор Берлинале Дитер Косслик вместе вручали Науму Ихильевичу почетную «Берлинскую камеру» за вклад в искусство, на финальных же титрах документальной ленты Татьяны Брандруп «Кино: Общественное дело» в ликование включился уже весь зал.
Даже для тех, кто никогда не бывал в России и не слышал о созданном Клейманом Музее кино, отныне было очевидно, какой подвиг он буднично совершал на протяжении четверти века, каждый день, — и какое значимое явление было уничтожено российским Минкультом походя, небрежно, как досадный сорняк.
Награждение Клеймана престижным призом, конечно, жест в известной степени политический; особенно теперь, когда глава Музея кино сам оставил свое детище, не найдя общего языка с новым руководством.
Это, как и включение в программу Берлинале беспрецедентного количества русских фильмов, еще одно признание «другой России», не связанной с официальной политикой нынешних властей РФ. Но вместе с тем и напоминание о том, что политика политикой, а главной причиной, по которой еще существует фестивальное движение, остается безудержная и чуждая прагматизму любовь к кинематографу.
Именно она, выраженная в бешеных аплодисментах даже в адрес посредственных но неизменно уникальных и причудливых фильмов или в спальниках, разложенных на полу торгового центра Arcaden у билетных касс, позволяет Берлинале оставаться фестивалем вечно молодым, не скрывающим при этом солидного летнего возраста. Напоследок в канун награждения конкурсных фильмов призовыми «Медведями» попробуем отрешиться от актуальных тенденций и рассказать о двух восхитительно неформатных картинах, показанных в Берлине при аншлагах; до России они доберутся вряд ли.
Оба по жанру — признания в любви к кино. Первый — представленный в конкурсе «Унесенные пулями» китайца Цзяна Вэня. Один из самых талантливых и самобытных режиссеров своего поколения, он прежде всего знаменит на родине как актер театра и кино: наша публика, возможно, помнит его по «Красному гаоляну» — блестящему дебюту Чжана Имоу, с которого когда-то и началась новейшая слава китайского кино.
Сам Цзян получил свои пятнадцать минут славы в м, когда его колоссальная черно-белая антивоенная трагикомедия «Дьяволы на пороге» заслужила в Каннах Гран-при. Но он отнюдь не только фестивальный герой, на родине его ленты бьют рекорды посещаемости в совершенно обычных кинотеатрах. Новая картина при всей вопиющей дикости и синефильском эстетстве тоже явно предназначена самой широкой аудитории. По меньшей мере в Азии. Обычно Цзян играет в собственных фильмах, и «Унесенные пулями» не исключение.
Здесь его персонаж, в первой же сцене очень смешно пародирующий дона Корлеоне при этом действие разворачивается много раньше, чем в «Крестном отце», в х , специализируется на отмывании денег при помощи проведения ярких, красочных шоу.
Классический детектив по пьесе Робера Тома «Ищите женщину» — еще и мюзикл: у каждой кинозвезды собственная песня с танцем. Самое шоколадное — и чрезвычайно синефильское — развлечение года. В сочельник патриарха семейства убивают ножом в спину в собственной спальне.
Начало XXI века оказалось переломным для кино: оно разучилось говорить иносказательно. Извращение и убийство стало принято живописать по-бытовому, с порнографической ясностью. Режиссерам, предпочитающим извлекать скрытую драму из видимого благополучия жизни, пришлось бежать в условные, давно умершие жанры и ретроэпохи.
Озон в «8 женщинах» совершил самый эффектный побег. Его убийство происходит в начале х со всей их кукольной эстетикой: косуля ест побеги на стене под симфоническую музыку, а костюмы женщин стилизованы под диоровский new look.
Условность детектива и ретростиля режиссер возводит в квадрат элементами мюзикла у каждой женщины — сольный выход с песней-признанием , а все вместе — в куб элементами фарса по справедливому замечанию режиссера, Юппер тут — Луи де Фюнес в юбке.
В итоге зритель получает прекрасный воздушный фильм с нетривиальным финалом, который просто необходимо посмотреть для представления того, что такое французское кино сейчас и одновременно с этим понять каким оно было 50 лет назад. В моем понимании, это квинтессенция всего, что стоит за словом "французский". Смотреть желательно в оригинале, чтобы язык был тоже - французский. Образы героинь, построенные по мелодии, цвету, цветку, фасону платья, дополняетсмя именем и,собственно, ролью, как шляпкой наряд.
Мужчина, собственно, фон. Весь смысл - переливающийся цветовой калейдоскоп женщин, "которые его убили". Все они прекрасны, все они мерзки. И самая мелкая - тоже. Идеально сидящие платья и хрипловатый если не сказать сиплый голосок, грация движений и едкость речей - это и есть "французский шарм". И в качестве соуса табаско - извращенная чувственность.
Показано с большой любовью, пониманием, иронией, французской тонкостью истинного BSBG. Так не надо жить, не надо делать, но стоит поучиться Месье Франсуа Озон красиво отомстил всем типажам женщин сразу! Получилось изящно и местами неожиданно. Потерпите первые 20 минут.
Это не сложно! Алексей Васильев «чешет в башке» и вновь берётся рассказать про роман, несправедливо обделённый вниманием кинематографистов, и собирает, возможно, самый грандиозный кастинг для истории, подобной этой.
Плутовской роман эпохи «молодых рассерженных англичан» — так определяют место в жанре, времени и пространстве дебютной книги Айрис Мёрдок, неизменно оказывающейся в топах произведений британской ли, англоязычной ли литературы ХХ века. И определение, и топ-позиции совершенно оправданны; что в который уже раз за время существования этой рубрики заставляет почесать в башке — как же такая книга была обойдена вниманием кино, да и её плодовитый автор, с её вкусом к традиционной интриге, психологизму, с её даром выражать лирику через иронию, быть умной и не ездить при этом по мозгам, скорее — вдохновлять и бередить чувства, совсем не была этим вниманием обласкана.
Мёрдок в «Под сетью», в свою очередь, не стесняется пользоваться целыми стилистическими или композиционными блоками от прошлых авторов: так переломная, пространная глава об одиночестве героя в Париже, который к вечеру вдруг пустился в праздник и фейерверки, и день оказался 14 июля, полностью написана в технике Пруста, а траектория мироощущения героя структурно повторяет тот парадоксальный психологический кульбит возрастного перехода, который ранее так выпукло материализовал Гессе в своём «Паломничестве в страну Востока».
Эти заимствования из совсем недавних — на момент выхода «Под сетью» — прогремевших на весь мир книг ничуть не умаляют впечатление от романа Мёрдок, напротив — они работают на него.
Потому что главный герой и рассказчик — давайте уже представим его по имени, Джейк Донагью — многообещающий писатель, разбазаривающий себя на переводы своих французских приятелей, а все собственные замыслы оставляющий неоконченными и даже стесняющийся той единственной книги, что он опубликовал, потому что, как он думает, в ней он всего лишь украл, да ещё и извратил, мысли кинопродюсера, с которым они как-то много болтали, деля палату в клинике, проводившей на людях эксперименты по заражению и последующему лечению насморка.
Сам себе Джейк кажется литературным вором, в лучшем случае — пересмешником, хотя в остальном — королём: по его мнению, он центр притяжения, объект ежеминутных помыслов решительно всех людей, которых мы встретим на страницах книги, хотя на самом деле для них он — литературный раб, секс-игрушка, заплаканная жилетка, зажигалка, сев на хвост которой можно гарантировать нескучный вечер, а так — все они живут своими интересами и творят свою жизнь, пока Джейк как ошпаренный носится между Лондоном и Парижем и улаживает их проблемы, удовлетворяет их прихоти.
В этом смысле Джейк — плут, натянувший нос самому себе. И, как положено плутовскому роману, события в книге громоздятся друг на друга в бешеном ритме, бесследно тая и тут же уступая место другим, — как это бывает во снах, тем более что и день с ночью Джейк, не просыхающий ни на минуту и спящий урывками, где-нибудь на неудобной лавке на набережной Виктории, давно перепутал и потерял грань между ними.
Главный герой. Воистину, не роман, а заводной апельсин — он освежает и дарит сладость, но прежде к ней надо пробиться сквозь кожуру, а по ходу выплёвывать приставшие к мякоти остатки цедры, чтоб не горчил, и следить, чтоб не поперхнуться зёрнышками. Учитывая британскую фактуру, социалистический запал, беспробудную пьянку романа, человек поверхностный предложил бы на пост экранизатора какого-нибудь автора английского тусовочного кино — вроде Дэнни Бойла ; но — не станем спешить.
Верно подобрать ключ к книге Мёрдок — это в первую очередь верно выбрать центрального исполнителя на роль Джейка, ошибочно полагавшего, что мир вращается вокруг него, и так же ошибочно низко ценившего то единственное, что было в его жизни настоящего, её опору — свой литературный дар, свой дар наблюдателя, охотно откликающегося на прихотливую психологическую вязь окружающих его людей, умеющего поддаться их особому очарованию и смаковать его.
Поэтому — давайте позволим ему самому дать нам разглядеть его подробнее. Сперва — физиология, внешний облик. У меня светлые волосы и резкие, как у фавна, черты лица. Я силён в дзюдо, а бокс не люблю. Важнее для этой повести то, что у меня истрёпаны нервы.
Как это случилось, неважно. Это другая история, а я вам рассказываю не всю историю моей жизни». Тут прервём повествование и вставим от себя, что посреди романа, рассказывая о давнишней своей поездке в Дублин, Джейк походя бросает: «Я тогда много пил», — и интересно было бы узнать, сколько же, если сегодняшнее «немного» включает непременную рюмку коньяка с утра, бутылку вермута до полудня, добрые порции виски по ходу дня, а вечером уже, в качестве подкрепляющего акцента, литров эдак пять пива.
Возвращаю микрофон рассказчику. Но более того, я терпеть не могу жить в чужих домах, мне нужна защита. Следовательно, я паразит и обычно живу у кого-нибудь из знакомых».
При этом брать на себя ответственность за других, взваливать ношу отношений он справедливо — и интуитивно — находит удовольствием, не соответствующим его подвешенному социальному статусу. Вообще-то, все герои, что крутятся вокруг него, относятся к нему всё-таки с симпатией — с того рода симпатией, которая когда-то могла стать любовью, но не стала, потому что именно Джейк не дал, опуская шлагбаумы на пути их слишком напористой эмоциональности. Как это работает — легко предположить, читая его раздражённые комментарии о некоторых психологических особенностях его друга, «слуги», как считает Джейк, и дальнего ирландского родственника Финна: «Он обожает неприятности, всё равно, свои или чужие, и особенное удовольствие ему доставляет сообщать дурные вести.
Финн любит каркать, но он никогда не лжёт и даже не преувеличивает. Порой мне кажется, что внутренняя жизнь у Финна очень небогатая. Я это связываю с его правдивостью. Люди с тонкой душевной организацией, вроде меня, слишком многое видят и потому никогда не могут дать простой ответ. И ещё я связываю это с его умением объективно констатировать факты, когда тебе это меньше всего нужно — как яркий свет при головной боли». Описывая Финна, Джейк описывает себя — очаровательное создание, наподобие тех женских образов, которые лепил в Театре сатиры х Валентин Плучек при помощи Веры Васильевой, Натальи Защипиной и Татьяны Пельтцер, — создание, порхающее мимо всяких окончательных приговоров будничной действительности, по выставкам, бассейнам и утехам собственных мыслей.
Суть моей жизни — тайная беседа с самим собой, и превратить её в диалог было бы равносильно самоубийству. Мне нужно общество, но такое, какое поставляет пивная или кафе.
Я никогда не мечтал об общении душ. И себе-то самому говорить правду достаточно трудно. Анна же [это уже о другой подруге, интимной] специализировалась на общении душ. К тому же Анну тянет на трагическое, а меня это нервировало». Сатирический автопортрет? Но, во-первых, мотая себе нервы, мы всего лишь изничтожаем себя.
Сейчас всё плохо, но однажды мир войдёт в светлую фазу, и вопрос — сможем ли мы ответить ему подобающей, равной по силе улыбкой или окажемся разбитыми одной из тех болезней, что происходят от нервов. А во-вторых, Джейк — писатель, тайная беседа с самим собой — это и есть его самый что ни на есть насущный хлеб, как для иных — книги расходов и доходов, которые они вынуждены вести, чтобы не пропасть в долговой яме. Ну и, наконец, ещё один немаловажный нюанс, проступающий в тот одинокий праздничный вечер в Париже: «У моего счастья печальный лик, такой печальный, что я годами принимал его за горе и гнал от себя».
Итак, коротышка-фантазёр и непоседа, меланхолик, принимаемый друзьями за холерика с уклоном в сангвиника, ищущий общества и любви, но испытывающий омерзение, когда объекты его симпатий норовят ломануться через границы его внутреннего мира. И абсолютно такой летний персонаж ходит с нами по одной планете и создаёт упоительное кино. Это Ксавье Долан.
А ещё — с его выбором на главную роль не придётся искать и постановщика: он же сам фильм и поставит, ведь он превосходный автор многофигурного тусовочного кино, и его предпоследняя и, на мой вкус, лучшая постановка «Матиас и Максим» — как раз пробирающий до костей осязаемостью атмосферы портрет компании в переломный для неё момент, когда прежние связи разрываются, жизнь движется дальше и всё же — как и в случае Джейка — нерешённые, подвешенные вопросы в прошлых отношениях необходимо довести до точки, чтобы ясно увидеть себя сегодня и свою перспективу.
Джейка повсюду сопровождают, в предвкушении яркого времяпрепровождении, два типа, которые, даже если Джейку с утра и удаётся улизнуть от них по совсем уж интимным делам, к моменту обхода пивных достанут его из-под земли.
