Александр григоренко писатель, Красноярский писатель и журналист Александр Григоренко приглашает на творческую встречу
Артём и Алёна Мячевы — «Лица Года семьи». И на самом деле это так, это на самом деле христианская мысль. Такое удается или за счет массивной экипировки знанием — например, Евгений Водолазкин в романе-житии "Лавр" имитирует погружение и сам же в этом себя уличает.
Приглашаем 21 апреля в Ведущий встреч проекта — сибирский писатель, сотрудник краевой газеты «Наш Красноярский край» Александр Григоренко. Тема второй встречи: «Династия Романовых».
В году отмечается летие дома Романовых. Юбилей династии традиционно связывают с воцарением Михаила Фёдоровича Романова на московский престол. Династия правила три сотни лет и оставила огромный след в истории страны. Полезно ведь рассмотреть, что бывает с глубоководными рыбами, когда их тащат наверх. Ловцу мифов доступно одно: изменить степень погруженности сознания.
Такое удается или за счет массивной экипировки знанием — например, Евгений Водолазкин в романе-житии "Лавр" имитирует погружение и сам же в этом себя уличает. Или — даровым озарением, когда автору удается вдруг вообразить себя там, куда не падает сегодняшний свет.
В новом романе Григоренко попытался миф разгерметизировать. Григоренко заставляет работать в паре родоплеменную архаику и зрелую литературу: герой, чьим именем назван роман, ищет с детства утраченное место на Древе Йонесси — свой род и кормящий его приток, а попадает в антиутопию о монгольском тоталитаризме. Компактная одиссея превращается в исторический роман.
Замысел возрос — и соразмерно помельчали образы. Для интеллектуального, жесткого жанра антиутопии разорение северных племен — всего лишь одна из возможных иллюстраций. Герою предстоит узнать, что там, за Саянами, не рай, как он с детства приучен был думать, а другие народы, пострадавшие от нашествия монголов. Ильгет пройдет через катастрофу деконструкции, выйдет за пределы владения своего верховного бога и едва не сгинет в местах, где "нельзя оскорбить огонь", потому что здесь он "только горение дерева".
Перед лицом такого, постмодернистского мифа чего стоят родоплеменные верования енисейцев? Третья часть романа не нуждается в двух первых, как пустота — в вере, как великое переселение — в родовом очаге. Но сама по себе она ничего не стоит: это приблизительный пересказ нашествия, выполненный безликим человеком, чьи привязанности и завоевания остались в прошлом, и ему только и остается теперь, что повторять "я видел…".
Но видеть не значит жить, и безликих наблюдений недостаточно, чтобы нам доподлинно вообразить "главное стойбище монголов — величайшее из всех, какие способен разбить кочующий человек". Третья часть выглядит искусственной пристройкой, наворотом, каких немало в "Ильгете" оттого, что автор задумал рассказать языком реалистического романа о том, что куда древнее его составляющих. Пустить в миф психологизм, исторические координаты, пространные диспуты и внутренние монологи — значит наворотить лишнего.
По сравнению с "Ильгетом" "Мэбэт" компактен, как анекдот, и так же обходится минимумом героев и сюжетных линий. В "Ильгете" этих емких и звучных "мэбэтов" запрятано с десяток. Его и стоило рассказывать, как енисейский декамерон — собрание легенд смешных и жутких: о гневе матери огня, о гибели мастера по обработке железа, о сердце сонинга, о бунте вдов, слепом великане, исходе мертвых, жене-волчице, войске обиженных… Нанизывая эти истории на судьбу своего героя, ищущего родной приток, автор создает видимость психологического вживания в миф.
Но что толку затевать рассказ от первого лица, если весь опыт битвы укладывается в туманное: "Где-то там был и я… Где же я был? Этого переворота было достаточно для глубокого потрясения читателя, который вслед за героем осознавал, почему неудачник-сын Мэбэта в мир бесплотных вступил победителем, а великолепный его отец — униженным просителем.
В "Ильгете" автор многократно дробит эффект зеркала — роман бликует дублированными именами, сходными лицами, подобными завязками, и даже Чингисхану нашелся предтеча из енисейских разбойников.
Автор поспешно сводит концы с концами, герои дергаются на веревочках. Не надеясь, вероятно, что мы постигнем всю сложность конструкции, автор то и дело восстанавливает, как ему кажется, недостающие связи.
Героя, уже добравшегося до своего смертельного врага, как в мультике, отматывают назад, чтобы показать, как случилось, что "вот Нохо стоял перед стариком".
Таким же ученическим: "Можно дополнить? Не говоря уже о дотошных психологических реконструкциях, открывающихся рефреном: "теперь я знаю…" — и вводящих нас в сложный мир любви-ненависти какой-нибудь девицы. Григоренко вскрывает миф, как консервы. Но образный сплав мифа цельнее, связанней и потому прочнее рассудочных лезвий. Нож гнется, и с каждым напрасно написанным словом роман задевает все меньше.
Сам стиль ощущается соскользнувшим, затупившимся.
Когда уходит образность и тайна, от мифа остается нудный морализм: "Правда его слов напала на мою веру и начала борьбу". В итоге главный мифологический конфликт романа: своеволие человека против божественного замысла — решается в рамках какой-то масочной сценки.
Однако в ходе хлопотливого доказательства теряет столько невыстреливших ружей и неразвязавшихся узелков, что читатель финиширует в ощущении полного разброда.
Да и герой, сколько ни подсказывай ему автор: твоя река — весь мир, в финале выглядит куда более потерянным, чем в начале. Как тут не вспомнить финальные главки "Мэбэта", где автор из самой проходной, забытой, вроде бы случайной в повествовании ошибки героя вытянул наиболее грозную сцену воздаяния: последней милости Мэбэту придется просить у того, чью смерть ему даже перед собой нечем оправдать. Нет, "думать о ненцах" тот, первый, роман не требовал — недаром же критики один за другим опознавали в нем какие-то европейские нотки.
Месседж языческого "Мэбэта" составил достойную культурную рифму к канонично-христианскому "Лавру" Водолазкина. Краевые театры и творческие коллективы с нетерпением ожидают подведения итогов конкурса «Полюс. Золотой сезон». В этом году он проходит уже. Артистам и творческим деятелям региона присвоены почетные звания «Заслуженный артист Красноярского края».
Об этом сообщил в своем телеграм-канале министр культуры. Культура , Музыка , Телешоу В пятницу, 15 марта, на 1-м канале вышел первый выпуск этапа «Поединки» шоу «Голос».
