Владимир лебедев гараж
Заранее следует сказать, что стих «Гараж» основан на реальном случае. Ни еды, ни воды у нас с собой не было. Контакты Доставка Корпоративным клиентам Правила оплаты и возврата. Росла дезорганизация транспорта, проблемой стали платежи с подрядчиками и заказчиками.
Лошади ведь умеют плавать… они переплыли пролив и инстинкт привёл их через тайгу к людям. Нет, ну кто мог заранее знать, что страна развалится? Впрочем, приближение конца социалистического строя можно было предвидеть, оно чувствовалось во многом. Но что СССР рассыплется на части,что начнутся междоусобные войны, что в конце двадцатого века в Советском Союзе будет нечего кушать — представить было трудновато.
Так и так, будущая жизнь на Белом море виделась в мрачноватых тонах, и пришлось нам Паву с Максимом вывозить на большую землю. Каким невероятным образом Юра мой старший брат организовал путешествие автомобиля-коневозки из Москвы в северную Карелию, мне до сих пор непонятно.
Да дело в том, что лошадиный этот фургон был прицеплен к старому грузовику ЗИЛ, работавшему на бензине и съедающем этот бензин в огромных количествах. Проблему с бензином из Москвы решить было невозможно. Водитель категорически отказывался ехать в тьмутаракань без твёрдых гарантий наличия бензина на обратную дорогу.
А бензин в Карелии купить к тому времени стало невозможно, заправки попросту не работали. Бензин можно было только «достать» через соответствующие связи. Хорошо, что такие связи у меня были, две бочки бензина мне твёрдо обещали в чупинском леспромхозе. Но до Чупы ещё добраться надо, а сроки поджимали. Тогда я под своё честное слово выпросил бензин на биостанции в долг. Риск был велик. Если б меня подвели в Чупе, то биостанция лишилась бы на зиму серьёзного количества топлива. Коневозка с моим братом выкатилась из Москвы, и по дороге Юра пытался звонить, сообщая о своём передвижении.
Интернета тогда и в помине не было, междугородная телефонная связь работала безобразно, но всё-таки время прибытия автомобиля в Пояконду мы узнали более-менее точно. Машина ожидалась поздним вечером какого-то октябрьского дня. И лошадь, и бензин надо было подогнать именно к этому сроку, потому что простой коневозки стоил очень дорого.
Одну бочку с бензином я отправил в Пояконду ещё днём с попутным катером; пришлось рискнуть и оставить бочку с опасным грузом просто на причале. Вторую бочку и вещи Максима, которых накопилось довольно много, я загрузил в свою моторку и вечером, уже в темноте, отправился в Пояконду.
Максим должен был привести Паву пешком по трассе ЛЭП, что само по себе, учитывая ручьи и холодную осеннюю ночь, было маленьким подвигом. С собой в лодку я взял помощника, но даже вдвоём мы с трудом выкатили тяжеленную бочку из низкой моторки на причал.
Оставалось доволочь всё это хозяйство от причала до автомобиля.
Дороги тогда — в смысле нормальной автомобильной дороги — по посёлку не было. Там мог проехать трёхосный грузовик, и то с трудом, а неповоротливая коневозка остановилась за железной дорогой. Расстояние от причала до машины было примерно так около полутора километров. Помощник мой отправился на лодке домой спать, а я покатил первую бочку. Как я и предполагал, бочка довольно легко катилась даже по неровной дороге, но только первые метров сто, может двести.
Дальше двигать её становилось всё труднее. Так как конец пути оставался ещё очень и очень далеко, то я эту бочку бросил и пошёл за следующей, отдыхая на обратном пути. А у меня ещё были тяжёлые сумки с вещами. Пояконда спала, в посёлке царила тишина, да и октябрьская ночь выдалась тихой и безветренной. Лишь железная бочка с грохотом катилась по дороге.
Иногда, правда, тишина нарушалась: через маленькую станцию, сверкая огнями, с грохотом проносились тяжёлые грузовые и пассажирские составы. В какой-то момент, когда я как раз возвращался к причалу за грузом, из темноты возник мой брат, Юра. Как я ему обрадовался, значит, коневозка пришла! Теперь мы были вдвоём, и всё это перетаскивание вещей выглядело не столь безнадёжно. Мы покатили бочки дальше, и почти тут же на дороге со стороны биостанции появились Макс и Пава.
Всё складывалось вроде удачно, да Максим нас ошарашил: он забыл дома нечто очень важное — никак не припомню сейчас что же именно — но ему необходимо было возвращаться! А моторка ушла. Проделать путь в пятнадцать километров по трассе осенней ночью достаточно трудно; с лошадью в поводу и вовсе нелегко — хорошей, хотя бы твёрдой дороги там было не больше половины пути, а попробуй-ка похлюпай в темноте по болоту, спотыкаясь о кочки!
Максим же из-за собственной совершенно фантастической безалаберности должен был пройти эту дорогу ещё дважды. И это умный, взрослый уже человек, у которого была неделя на то, чтобы собрать и упаковать все свои вещи!
Хотя, должен признаться, при всех достоинствах Макса, он терял свои вещи просто с поразительным успехом. Он попросту ни единую вещь не клал на место и постепенно в своём жилище устроил такой разгром, что, будь у него хоть месяц на сборы, всё равно что-нибудь затерял бы наверняка. Мы с Юрой бросили груз посреди дороги и повели кобылу. Довели норовистую, непослушную в чужих руках Паву до машины, с помощью водителя завели внутрь и устроили, как могли.
Воротились к причалу и продолжили перемещать вещи и бочки. Ближе к утру, когда чёрное октябрьское небо стало сереть, вернулся измученный Максим, он за ночь прошёл километров пятьдесят по чудовищной дороге. И после всего собирался ехать в холодном фургоне, чтобы следить за лошадью! С трудом мы его уговорили забраться в кабину, чтобы хотя бы отогреться.
Когда коневозка в конце концов уехала, я глубоко выдохнул, от всей души перекрестился и не спеша побрёл к знакомым, чтобы подремать в ожидании попутного катера. Библиотекарь Ольга Козлова каждый день после обеда выходит посидеть на крыльце и берёт с собой сушки или баранки — по две штуки на каждую собаку.
Все три станционные собаки уже ждут её:перцовский Понтик, табанинский Джек и подрастающий щенок Амур. Да и людей-то в посёлке на зимовку осталось человек десять-двенадцать. Джек и Понтик свои вкусняшки съедают одну за другой, а у Амура ничего не выходит: он настолько нетерпелив, что давится первой сушкой, долго откашливается и лишь много позже остальных собак готов принять вторую порцию.
Но к тому времени Ольга уже разделила лишнюю сушку между остальными собаками. Собаки на биостанции были всегда, но из своей юности, из совсем давних лет помню только одного — жутко приставучего пса по прозвищу Повидло, который вечно выпрашивал что-нибудь вкусненькое; сильно растолстел, за что и поплатился: поздней осенью, когда приезжего интеллигентного народу стало поменьше, из него сварили суп.
Нравы были уж больно простые тогда, впрочем, как и ежедневная пища. Каждому захочется разнообразия, если твоё основное блюдо во всякий день — макароны с зелёным сыром.
Тёмно-серый беспородный Джек, которого Табанин называл частенько «Копчёный», тоже почти не запомнился; он бегал, как привязанный за хозяином и был строг с посторонними, многих покусал без всякого внешнего повода. Мне от него тоже досталось, а у моей жены до сих пор на руке остался след от порядочной раны, нанесённой Джеком.
А вот Амура и Понтика я помню очень хорошо. Амур явно был потомком карело-финских лаек, но никак не чистопородным псом: голова для карелки маловата и окрас светловат. Но хвост держал всегда крепко закрученным. Карельских лаек трудновато воспитывать, они отличаются непоседливостью, склонностью к озорству, трудно уживаются с другими домашними животными.
Всего этого у Амура водилось с избытком. Остальное пришло с воспитанием: хозяин-пьянчуга давал щенку миску с едой и одновременно отгонял сапогом, приучая на сапог бросаться. Вечно голодный щенок вырос в озлобленного, довольно подлого и раздражительного зверя к счастью достаточно мелкого , и это несмотря на то, что семейство алкоголиков скоро выгнали с работы, они уехали с биостанции, а своего воспитанника попросту бросили на произвол судьбы.
Несчастный подросток с тех пор вёл уличную жизнь бездомного пса, где-то шарился по укромным местам, а, оголодав, приходил к крыльцу Ольги Козловой и сидел, выклянчивая подачку. Ясно, что очень скоро, когда стало совершенно понятно, что за собакой никто не вернётся, Ольга стала кормить его уже постоянно, утром и вечером, но на крыльце; в дом, где жила Глафира, она его не пускала. Ближе к весне Амур перебрался ко мне на крыльцо, и с тех пор стал «моим» мне это надо?!
Все его а отчасти и мои дальнейшие несчастья происходили от того, что он слишком рьяно охранял это крыльцо, единственное место на Земле, которое считал своим домом. По роду работы и жизни в маленьком посёлке, где не было нормального рабочего дня, люди ко мне приходили постоянно. Проскочить мимо Амура было трудно. Как всякий подловатый пёс, он понимал только силу: крепкий окрик, взмах ноги или палки мог его прогнать.
Некоторое исключение он сделал лишь для моих родственников — когда какое-то время у меня прожила дочь, а потом брат, то их он явно отличал от остальных людей и, с трудом сдерживая себя, терпел.
Один-единственный раз такой расклад мне помог. К нам приехал районный пожарный инспектор, мы с ним обошли и осмотрели весь посёлок, составили список пожарных предписаний, а в конце он говорит:. Можно было отправить его к завхозу, но туда-то пожарник и так в каждый приезд заходил. Они с Таурьяниным выпивали казённого спирту, специально выдаваемого по такому поводу; и уже оттуда инспектор — в приподнятом настроении — шёл к катеру, нагруженный свежей треской и нежнейшей малосольной селёдочкой.
Пришлось согласиться, никакого повода отказать у меня не было. И мы пошли, а на крыльце Амур. Амур вёл себя настолько выразительно, что пожарник предпочёл не рисковать.
Мне повезло. Дело в том, что ещё зимой я начал ремонт в квартире и не закончил, пошла весна, лето, много работы, и моё жильё так и стояло с треснувшей печкой, висящими в воздухе, частично оголёнными проводами и т. Сапожник всегда без сапог.
Ясное, морозное зимнее утро. Воскресенье, тишина; и люди, и звери спят крепким предутренним сном. Небо на юго-востоке светлеет, там поднимается невидимое зимой солнце. А напротив, на северо-западе, как раз в створе так называемой Самотёчной улицы над самой землёй висит огромная, круглая, жёлто-оранжевая луна.
Эта ледяная красота завораживает так, что снова хочется жить. На крыльце конторы, опёршись на перила, стоит, покуривая, наш завхоз, Таурьянин — он частенько по утрам в выходные не спеша обходил вверенное ему хозяйство.
Я иду мимо с корзинкой, прикрытой тряпицей, я тоже всегда рано встаю. И тут я решил слегка подшутить. Дело в том, что Таурьянин отличался любовью ко всяким розыгрышам, вроде такого: стоит группа отъезжающих на пирсе, люди ждут катера.
Подходит начальник, у которого в доме телефон, шевельнёт косыми глазами вправо-влево и всерьёз объявляет, что, мол, звонили из Пояконды, там поезд отменили, где-то авария. И это на полном серьёзе. Народ шалеет. Вот и у меня мелькнуло — подшучу. На самом деле я шёл за брусникой. На берегу, где ветер сдувал снег, можно было набрать веточки брусники для заварки, а у меня кончились. Охотничий инстинкт у Амура был очень силён, да только толку от этого не было ровным счётом никакого.
Он яростно облаивал не нужных мне белок, разгонял глухарей, не давая полюбоваться током, и с азартом преследовал зайцев. Но для гоньбы он был слишком тяжёл и лишь один раз выгнал на меня косого, да и то тогда, когда я уже вышел на трассу рядом с домом и собрал ружьё. Пока я отдыхал, из леса спокойно вышел заяц, присел, почесался, отдохнул, послушал бешенный лай и спокойно поскакал дальше.
Скоро появилась задыхающаяся собака, которую с трудом удалось остановить. Это четвероногое несчастье, к сожалению, с возрастом принялось не только охранять своё крыльцо, но и устраивать свары с другими собаками, которых теперь в посёлке стало намного больше. Но хуже всего то, что он и людям стал досаждать. Отбиться от него можно было сравнительно легко, но этот подловатый пёс помнил любое унижение и легко мог цапнуть обидчика исподтишка.
Назревал скандал, общественность требовала решительных действий. Пришлось мне везти собаку на Белый остров, где всё лето жили рыбаки. Они отнеслись к Амуру терпимо, да только выл он… почти непрерывно. Ближе к осени я привёз его обратно, и едва ли не сразу он погиб — попал под поезд в Пояконде, куда побежал по зову природы.
В Пояконде поезда, идущие с севера, разгонялись очень сильно, чтобы взять предстоящий крутой подъём, и не одна собака стала их жертвой. Понтик жил у Перцова, а, когда тот уезжал, тот, как и Амур, питался у Козловой. Понтик — зверь серьёзный, из каких-то северных ездовых собак вышел. Шерсть у него была не очень длинная, но подшёрсток настолько плотный, что пальцами не продерёшься. Он спокойно спал на бетонном полу перед аквариалкой в двадцатиградусный мороз. Правда, двигался он с трудом, из-за болезни ног Понтик перемещался неправильным хромающим галопом, бегать не мог.
В самом конце восьмидесятых биостанция активно развивалась, появилось много людей — и собак. Кобели иногда устаивали драки, но схватки, как правило, были короткими, собаки просто выстраивали свою иерархию. И тут в посёлке возник Кай — мощная, статная, красивая сибирская зверовая лайка. Кай приезжал с лесником из Кандалакшского заповедника, с кордона Лобаниха. Дело в том, что лесник тот временно подрабатывал у нас, а оставлять собаку одну на кордоне не решался.
Кай разогнал и потрепал всех наших кобелей; дошло до того, что с подходом лодки с лесником и его собакой станция пустела, все собаки прятались. И тут, в этой тяжёлой ситуации Понтик проявил себя. Будучи инвалидом, он, тем не менее, сумел собрать всех местных кобелей и организовать нападение. Честно сказать, Кай сражался мужественно, да силы были слишком неравны; его загнали в море, а при любой попытке вылезти из холодной воды вся свора набрасывалась на него с утроенной яростью: жестокость породила ответную жестокость.
Кая пришлось срочно увозить. Понтик вроде как не участвовал в побоище, но всё время ковылял и прыгал вокруг и хриплым своим лаем подбадривал нападавших.
В точности повторив путь, которым прошёл Амур, только годом позже, Понтик перебрался на моё крыльцо. Амуру, несмотря на всю его зловредность, пришлось потесниться. Особой радости это мне не доставило, здоровье Понтика стало резко ухудшаться, он дряхлел, страдал старческими болезнями, и пришлось пустить его в дом.
Квартира моя состояла из крохотного коридорчика, кухни с печкой и единственной комнаты. Через всю комнату наискосок от входа на высоте пояса я протянул верёвку, на которой закрепил занавески, теперь у нас получилось вроде как два помещения: одно мне, второе собаке.
Умный пёс всё понял и никогда не посягал на мою чистую половину. Запах пришлось терпеть. Когда он выбирался на улицу, то продолжал ковылять за мною по пятам, как бы трудно ему не было. Раз нам пришлось ехать зимой в Пояконду за грузом. Трактор зацепил сани, в которых разместились человек пять-шесть рабочих, и мы поехали. Перед поездкой я специально намотал круги по посёлку, чтобы сбить Понтика со следа и, садясь за рычаги, убедился, что собаки рядом нет, иначе он мог побежать за трактором.
В Пояконде мы загрузили сани, сходили в магазин — дело уже было к обеду, — и двинулись обратно. И тут на дороге перед трактором возник Понтик. Он задыхался и с трудом двигался. Я сразу понял, что это мой конец.
Но как он меня учуял? Ведь я специально сел в трактор, а не в сани, чтобы запаха не осталось. И каким-таким чудесным образом этот инвалид сумел доковылять до Пояконды?! Конечно, попытка довезти собаку до дома была сделана. За рычаги сел другой тракторист, а мы с Понтом на руках пристроились на кусочке свободного пространства в заднем углу саней.
Но ничего из этого не получилось: эта собака не терпела над собой никакого насилия, боялась саней, и, как только начиналось движение, вырывалась из рук. Пришлось мне отпустить трактор с рабочими; он ушёл, пуская в небо струю сизого выхлопа и скрипя тяжёлыми железными санями, нагруженными распределительными шкафами для новой щитовой, а мы остались на пустой дороге.
Стало грустно. Впереди пятнадцать вёрст пути, а рядом со мной измученный старый пёс. Хорошо хоть погода стояла тёплая, градусов пять-десять мороза всего. Мы отдохнули и начали наше бесконечное путешествие. Поначалу собака, хоть и медленно, но вполне старательно перемещалась.
Потом она стала ложиться отдыхать всё чаще. Ни еды, ни воды у нас с собой не было. А ведь мы ничего не ели с утра, а уже вечерело. Понтик привык утолять жажду снегом, а мне снег не очень-то помогал, воды из него почти никакой, удавалось лишь смачивать засохшее горло.
Постепенно он стал ложиться всё чаще, а отдыхать всё дольше. А впереди по-прежнему была бесконечность. Тогда я стал нести его на руках.
Дорога из Пояконды идёт вдоль линии ЛЭП, у которой все опоры пронумерованы, это здорово помогало оценить и пройденное расстояние, и предстоящий путь. Так вот, я проносил пса один пролёт, потом он самостоятельно ковылял ещё один, я снова брал его на руки, и всё повторялось.
Номера на опорах постепенно уменьшались, но я тоже стал уставать и уже с огромным трудом поднимал достаточно тяжёлую собаку на руки.
Ещё пролёт, ещё, ещё… а всего их от Пояконды до дома двести шесть штук. Мы всё чаще отдыхали, лёжа рядом друг с другом. Не знаю, о чём думал пёс, а он, несомненно, думал, Понтик был очень умным животным. Думал и страдал. Страдал и я. Идти было тяжело, почти невозможно стало тащить такую тяжесть на руках. А, отдыхая, я стал замерзать, потому что целый день пробыл на морозе без еды и воды.
С некоторой тоской я вдруг понял, что выхода нет, надо бросать собаку и идти домой. Мы уже доползли до сороковой опоры, и до дома оставалось всего три километра. Можно сбегать, взять еду и вернуться. Плохо было лишь то, что впереди была развилка, и, если Понт двинется вперёд, то неизвестно, какой путь он выберет. Но вариантов не было. Пронеся его очередной отрезок дороги, я положил собаку на снег и пошёл, почти побежал домой. Понтику было так плохо, что он лежал, хрипел и едва ли заметил моё исчезновение.
Скоро я был уже у развилки. Здесь одна, более накатанная дорога шла вверх по трассе через горку, а вторая, покороче, но хуже натоптанная, шла по берегу моря; по ней я и пошёл, и довольно скоро оказался дома.
Была уже глубокая ночь, никакой приготовленной еды у меня не было, но кусок чего-то съедобного удалось схватить. С собой я взял баранки и печенье, захватил собачью миску и бутылку с водой и побежал обратно. Ни на дороге, ни на развилке никого не было. Понтик выбрал более накатанный и привычный путь через горку, где я его и нашёл. За то время, что я пробежал шесть километров, он сумел продвинуться метров на триста всего лишь и лежал в снегу, жутко хрипя и почти задохнувшись.
По этому хрипу я и разыскал его в темноте. Меня он всё-таки узнал, явно обрадовался и попытался пошевелиться. Тяжело ему было оставаться в одиночестве. Зато теперь у нас появились баранки, печенье и вода. Мы долго отдыхали и кормились. Потом я взял его на руки и понёс. Теперь я уже не считал пролёты, нёс сколько хватало сил, потом мы падали, подкреплялись и двигались дальше. Самостоятельно передвигаться он уже почти не мог.
Лишь чуть-чуть иногда пытался встать, чтобы мне помочь. Вот уже последний спуск, гаражи, дома посёлка… оставалось немного, да сил у меня уже не было. Понятно стало, что тут мы уже не пропадём, до дома доберёмся; но эта мысль не очень-то утешала, попробуй-ка пройди последние сотни метров. А вокруг тишина, стоит самая глухая предутренняя ночная пора, когда больше всего хочется спать.
На моём крыльце ещё и лестница настолько высокая и крутая, что не единожды друзья-приятели, любившие зайти ко мне и «посидеть», после таких посиделок кувыркались с неё вниз, а в лучшем случае просто сползали на пятой точке, цепляясь руками за ступени. Я с собакой на руках тоже чуть не съехал обратно вниз, каждая ступенька давалась с трудом.
Ну вот мы и дома, Понтик растянулся неподвижно, он хрипит и задыхается на своей подстилке, в горле у него что-то булькает, бока дёргаются; а я поставил рядом с ним воду, закрыл дверь в комнату и ушёл на кухню топить печку и готовить то ли ужин, то ли завтрак; на какое-то время я настолько устал от собак, что мне стало уже всё равно, что с ним будет. Лежал он почти двое суток; я боялся, что и вовсе помрёт, но спустя два дня мой хвостатый друг оправился, встал и даже вышел на улицу ненадолго.
И прожил ещё и весну, и целое лето. Собака — друг человека, и это истина; но, с другой стороны, и человек — друг собаки. Иногда эта дружба выглядит странновато, или, скорее, комично, если смотреть со стороны. Зима годов была достаточно тяжёлой в смысле отсутствия продуктов. До этого сохранялись ещё остатки советской торговли, а на следующий год уже появились коммерческие товары, заработала частная торговля, но в ту зиму пришлось трудновато. У нас, разумеется, были карточки — много карточек, целые разноцветные книжки: розовые, голубые, жёлтые…, но их невозможно было отоварить.
В Пояконде магазин стоял совершенно пустой, а если что-то вдруг и привозили, то любой товар исчезал в доли секунды. Народ пытался ездить в Кандалакшу и даже в Апатиты, да и там местные жители расхватывали продукты задолго до появления пришлого люда. Конечно выкручивались, кто как мог, ещё и рыбалка и охота выручали, но в целом трудновато пришлось.
Довольно долго жила на биостанции одна оригинальная женщина, сметчица Людмила Ивановна — этакая активная пенсионерка, общественница. Таких тысячами можно встретить в любом городе, а в таёжном посёлке эти люди — редкость. У неё тоже жил пёс, по кличке Роня. Раз по какому-то делу я зашёл к Людмиле и замер у порога, почти остолбенел.
Эта тётка, раздобыв где-то сливочное масло, вкус и внешний вид которого я успел подзабыть, кормила бутербродами своего Роню. А тот не ел! Масло не ел! Впрочем, не удивительно, выглядел пёс вполне упитанным. Людмила придумала выход: нарезала хлеб на кусочки, выставила в цепочку и давай играть в вагончики: «Ну скушай вагончик. Вот молодец! Давай ещё вагончик». При этом я далеко не уверен, что хозяйка сама имела продукты в достатке, скорее всего нет. Но любимый друг…. Все собаки издавна гуляли по посёлку совершенно свободно, но было и одно исключение: у семьи Корниловых, Валентина и Тамары жил настоящий цепной пёс солидных размеров.
Может, он и привык бы к людям и собакам, будь он свободным, но его с детства держали на цепи, растили охранником; он таким и вырос. К Корниловскому крыльцу подойти было невозможно, да никто и не пытался.
И вот в один прекрасный зимний день на биостанцию приехали две молодых женщины, две Лены. Это событие слегка взбудоражило местное мужское население, поэтому, когда подъехал вездеход из Пояконды, небольшая кучка народа собралась на площадке возле аквариального корпуса. Мужики покуривали, переговаривались, а на самом деле достаточно откровенно рассматривали приехавших. А рядом как раз корниловское крыльцо со страшным зверем, и девушкина пути к своему будущему жилищу должны были пройти мимо.
И тут одна из двух Лен бросила свой багаж в снег и рванула через дорогу к крыльцу. Собравшиеся мужики пытались что-то кричать, но всё произошло настолько быстро, что они замерли и просто затаили дыхание. А девушка подбежала к страшной собаке, упала на колени, обняла зверя за шею и запела: «Ах ты моя умница, ты мой маленький. Какой же ты красивый, какой пушистый! Теперь замерли не только собравшиеся зрители, но и сама собака.
Ручаюсь, что ничего подобного она за всю свою жизнь не слышала. И псина расслабилась, растаяла, ноги у неё подогнулись и этот зверь чуть ли не мурлыкать начал.
Тагановой «Белухи Белого моря: кто они и что мы о них знаем? Майка, Понтик и Майка, Понтик и другие. На ББС МГУ жизнь небольшого числа людей как раньше, так и по сию пору неразрывно связана с разными хвостатыми тварями: собаками куда ж без них! Майка и другие лошади Надо признать, что всё-таки гужевой транспорт исчезает из нашей жизни; ныне уже практически исчез. Долго молчал. А потом произнёс: «Вот если бы эта лошадь умела говорить, знаете, чтобы она вам сказала?!!
Степаныч их упаковал, но неудачно, и они выскальзывали по одной… Когда совсем постаревший Смелый не мог уже стоять, Табанин подвязывал его, кормил-поил чем повкуснее, пытался скрасить его последние дни; но, увы, естественный конец был неизбежен.
B «Прохожий» Грядущий мир: экология как новая политика. Мы храним наши белые сны Рашид Араин. Всеволод Петров. В избранное Купить. Москва, Парк Горького. Москва, Дом Наркомфина. Санкт-Петербург, Новая Голландия. О книге Владимир Васильевич Лебедев — известен прежде всего как основатель советской школы детской книги и «художник двадцатых годов».
Герварт Вальден — куратор нового искусства. Жизнь и судьба. Black: The History of a Color.
Размерная сетка. Наши адреса. Москва Парк Горького Крымский вал, д. Москва Дом Наркомфина Новинский бульвар, д. Санкт-Петербург остров Новая Голландия наб. Адмиралтейского канала, д. Контакты Доставка Корпоративным клиентам Правила оплаты и возврата. Москва Парк Горького Крымский вал, 9 строение, Варианты проезда.
Москва, Парк Горького, Крымский вал, 9 строение, На метро Мы рекомендуем идти в Музей от станции «Октябрьская» кольцевая : после турникетов повернуть направо, после выхода из метро — еще раз направо, далее по Ленинскому проспекту по ходу движения транспорта.
Дорога до входа в Парк Горького займет около 5 минут метров. Вход в парк — через ворота из черных колонн за д. На машине Платные парковки расположены по обе стороны Крымского моста — у Парка Горького и напротив, у Новой Третьяковки и парка «Музеон». Обращаем ваше внимание, что количество парковочных мест ограничено; в выходные и праздничные дни парковки могут быть заполнены.
