Краткое содержание приключения тома сойера 5 6 предложений, Приключения Тома Сойера. Краткое содержание для читательского дневника
Джо хочет вернуться, но Том высмеивает его и подавляет бунт. Поиски продолжались, но родные были в ужасе. Однажды этот гений прочел наизусть три тысячи стихов подряд, ни разу не запнувшись; но такое напряжение умственных сил оказалось ему не по плечу, и с тех пор он сделался полным идиотом.
Жизнь представилась ему бессмысленной и тягостной. С тяжелым вздохом окунув кисть в ведро, Том мазнул ею по верхней доске забора, повторил эту операцию дважды, сравнил ничтожный выбеленный клочок с необозримым континентом того, что еще предстояло покрасить, и в отчаянии уселся под деревом.
Тем временем из калитки вприпрыжку выскочил негритенок Джим с ведром в руке, напевая «Девушки из Буффало». До этого дня Тому казалось, что нет скучнее занятия, чем носить воду из городского колодца, но сейчас он смотрел на это иначе. У колодца всегда полно народу. Белые и черные мальчишки и девчонки вечно торчат там, дожидаясь своей очереди, болтают, меняются игрушками, ссорятся, шалят, а порой и дерутся. И хоть до колодца от их дома каких-нибудь полтораста шагов, Джим сроду не возвращался домой раньше чем через час, а бывало и так, что за ним приходилось кого-нибудь посылать.
Поэтому Том сказал: — Слышь-ка, Джим! Давай я сбегаю за водой, а ты тут пока немножко побели. Старая хозяйка велела мне мигом принести воду и, сохрани бог, нигде не застревать по дороге. Она еще сказала, что мистер Том наверняка позовет меня красить забор, так чтоб я делал свое дело, не совал нос куда не просят, а уж насчет забора она сама распорядится. Мало ли что она наговорит!
Давай ведро, одна нога здесь — другая там, вот и все. Тетя Полли даже не догадается. Старая хозяйка голову мне оторвет. Да она и не дерется совсем. Разве что щелкнет по макушке наперстком, только и делов, — подумаешь, важность! Говорит-то она разное, да только от ее слов ничего не делается, разве что иной раз сама расплачется. Джим, ну хочешь, я тебе шарик подарю? Белый, с мраморными жилками! Джим заколебался. Это тебе не фигли-мигли! Только очень уж боюсь я старой хозяйки, мистер Том… — Ну хочешь, я покажу тебе свой больной палец?
Джим был обычным человеком — и не устоял перед таким соблазном. Он поставил ведро, взял мраморный шарик и, выпучив глаза от любопытства, склонился над больным пальцем, пока Том разматывал бинт. В следующую секунду он уже вихрем летел по улице, громыхая ведром и почесывая затылок, Том с бешеной энергией белил забор, а тетя Полли удалялась с поля битвы с туфлей в руке.
Глаза ее горели торжеством. Но рвения Тома хватило ненадолго. Его мысли вернулись к тому, как славно он мог бы провести этот денек, и он снова загоревал. Вот-вот на улице появятся другие мальчишки и поднимут Тома на смех из-за того, что его заставили работать в субботу. Сами-то они отправляются в разные интересные места. Эта мысль жгла его огнем. Он извлек из карманов все заветные сокровища и устроил им ревизию: сломанные игрушки, шарики, всякая дребедень, может, и сгодятся для обмена, но вряд ли за это можно купить хотя бы час свободы.
Убрав с глаз долой свои тощие капиталы, Том выкинул из головы мысль о том, чтобы подкупить кого-либо. Но в эту минуту, полную отчаяния и безнадежности, его вдруг посетило вдохновение. Самое настоящее вдохновение, без всяких преувеличений! Взявшись за кисть, он продолжил не спеша и со вкусом работать. Вскоре из-за угла показался Бен Роджерс — тот самый мальчишка, чьих ядовитых насмешек Том опасался больше всего. Походка у Бена была беззаботная, он то и дело подпрыгивал — верный признак того, что на сердце у него легко и от жизни он ждет сплошных подарков.
Он грыз яблоко и время от времени издавал протяжный гудок, за которым следовал мелодичный перезвон: «Динь-дон-дон, динь-дон-дон» — на самых низких нотах, потому что Бен изображал колесный пароход. Приближаясь к Тому, он сбавил ход, свернул на середину фарватера, слегка накренился на правый борт и стал без спешки подходить к берегу.
Вид при этом он имел. В эту минуту Бен Роджерс был и пароходом, и капитаном, и рулевым, и судовым колоколом, поэтому, отдавая команду, он тут же ее и выполнял. Стоп, левый борт! Малый ход! Стоп, машина! Самый малый! Отдать концы! Да пошевеливайтесь там! Ну где у вас швартовочный конец? Зачаливай за кнехт! Так, теперь попусти! Том продолжал орудовать кистью, не обращая на «Большую Миссури» ни малейшего внимания. Бен прищурился и проговорил: — Ага, попался-таки!
Взяли тебя на буксир! Ответа не последовало. Том посмотрел на последний мазок взглядом живописца, потом еще раз бережно провел кистью по доскам и отступил, задумчиво созерцая результат.
Бен подошел и встал сзади. Том проглотил слюну — до того ему захотелось яблока, но виду не подал и вновь взялся за дело. Наконец Бен произнес: — Что, старик, приходится потрудиться, э? Том резко обернулся, словно от неожиданности: — А-а, это ты, Бен! Я тебя и не заметил. Нет желания? Хотя о чем это я — ты, само собой, еще поработаешь. Это дело наверняка поинтересней. Том с недоумением взглянул на Бена и спросил: — Это что ты называешь работой?
Том широко взмахнул в воздухе кистью и небрежно ответил: — Что ж, может, для кого работа, а для кого и нет. Мне известно только одно: Тому Сойеру это по душе. Скажи еще, что тебе нравится белить! Кисть по-прежнему равномерно скользила по доскам забора. А почему нет? Небось не каждый день нашему брату случается приводить в порядок забор. С этой минуты все предстало в новом свете.
Бен даже перестал жевать яблоко. Том бережно водил кистью взад и вперед, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться на дело рук своих, добавлял здесь мазок, там штрих и снова оценивал результат, а Бен пристально следил за каждым его движением, и глаза его постепенно разгорались.
Внезапно он сказал: — Слышь, Том, дай-ка и мне побелить чуток. Том задумался, напустив на себя такой вид, будто и готов был согласиться, но внезапно передумал. Тетя Полли просто молится на этот забор; понимаешь, он выходит на улицу… Ну если б это было со стороны двора, она бы и слова не сказала… да и я тоже.
Но тут… Его знаешь как надо белить? Тут разве что один из тысячи, а то и из двух тысяч мальчишек сумеет справиться как следует. Слышь, Том, ну дай хоть мазнуть, ну самую малость! Вот я — я бы тебя пустил, если б оказался на твоем месте. Но как быть с тетей Полли?
Джиму тоже хотелось, а она запретила. Сид — тот в ногах у нее валялся, а она и Сиду не разрешила. Такие, парень, дела… Допустим, ты возьмешься, а что-то пойдет не так? Ну пусти, я только попробовать… Слушай, хочешь половину яблока. Что-то я побаиваюсь. Без всякой охоты Том выпустил кисть из рук, но душа его ликовала.
И пока бывший пароход «Большая Миссури» в поте лица трудился на самом солнцепеке, удалившийся от дел живописец, посиживая в тени на старом бочонке, болтал ногами, хрустел яблоком и строил планы дальнейшего избиения младенцев.
За младенцами дело не стало. Мальчишки ежеминутно появлялись на улице; они останавливались, чтобы позубоскалить над Томом, — и в конце концов оставались красить забор. Как только Бен выдохся, Том выгодно продал следующую очередь Билли Фишеру — за подержанного, но еще очень приличного воздушного змея, а когда тот умаялся, Джонни Миллер приобрел право на кисть за дохлую крысу с привязанной к ней веревочкой — чтобы удобней вертеть в воздухе.
Так оно и пошло. К середине дня из почти нищего Том стал магнатом. Он буквально. Теперь у него имелись: двенадцать шариков, поломанная губная гармошка, осколок бутылочного стекла синего цвета, чтобы глядеть на солнце, катушка без ниток, ключ неизвестно от чего, кусок мела, пробка от хрустального графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котенок, бронзовая дверная ручка, собачий ошейник, рукоятка от ножа, четыре куска апельсиновой корки и старая оконная рама.
Том отменно провел время, а забор был покрыт известкой в три слоя! Если бы у него не кончилась побелка, он пустил бы по миру всех мальчишек в городке. Сам того не подозревая, он открыл великий закон, управляющий человеческими поступками.
Этот закон гласит: для того чтобы мальчишке или взрослому — это все равно кому — захотелось чего-нибудь, нужна только одна вещь: чтобы этого было трудно добиться. Если бы Том Сойер был выдающимся мыслителем вроде автора этой книги, он бы пришел к выводу, что работа — это то, что человек вынужден делать, а игра — то, что он делать совершенно не обязан. И это помогло бы ему уяснить, почему делать искусственные цветы или носить воду в решете есть работа, а сшибать кегли или карабкаться на гору Монблан — приятная забава.
Говорят, в Англии есть богачи, которым нравится в летнюю пору править почтовой каретой, запряженной четвериком.
Такая возможность стоит им бешеных денег, но, если бы они получали за это жалованье, игра превратилась бы в работу и потеряла всю свою прелесть. Еще некоторое время Том раздумывал над той переменой, которая произошла в его имущественном положении, а затем отправился с докладом в штаб главнокомандующего. Глава 3 Когда он явился к тете Полли, та сидела у открытого окна в уютной комнате, служившей сразу спальней, гостиной, столовой и библиотекой. Ласковый летний воздух, тишина, запах цветов и сонное гудение пчел возымели свое действие, и она задремала над рукоделием, потому что поговорить ей было не с кем, кроме кошки, да и та давным-давно спала у нее на коленях.
Очки пожилой леди ради их же безопасности были подняты выше лба. Твердо уверенная, что Том давным-давно сбежал купаться, тетя Полли неописуемо удивилась, увидев, что тот сам идет к ней в руки. Том смиренно произнес: — Могу я теперь пойти поиграть, тетя? И сколько же ты сделал? Все готово. Верить на слово было не в обычае тети Полли. Если б слова Тома оказались правдой хоть на двадцать процентов, она была бы вполне удовлетворена.
Поэтому она и отправилась взглянуть на свершившееся чудо собственными глазами. Когда же она обнаружила, что забор выбелен от начала до конца, и не просто выбелен, а покрыт известкой в два, а то и, страшно представить, в три слоя, и вдобавок по земле проведена белая полоса, ее изумлению не было предела. Она сказала: — Вот так так! Ничего не скажешь, Том, работать ты можешь, когда захочешь.
Ну ступай, да приходи вовремя, не то дождешься розги. Тетя Полли была настолько потрясена малярными талантами Тома, что отправилась в чулан, выбрала там самое большое яблоко и вручила ему, сопроводив назидательной речью о том, насколько приятней бывает награда, если она заработана честно и добродетельно.
Как раз в ту минуту, когда она принялась цитировать подходящее место из Библии, Том успел стибрить у нее за спиной пряник. Выбежав из комнаты, Том увидел, что по наружной лестнице в пристройку второго этажа поднимается Сид. Под рукой хватало комьев сухой земли — и они тотчас замелькали в воздухе, градом осыпая Сида. Прежде чем тетя Полли успела опомниться и прийти ему на выручку, пять-. В заборе имелась калитка, но у него, как и всегда, времени было в обрез — не делать же ради этой калитки изрядный крюк.
Теперь душа его была спокойна: Сид сполна расплатился за то, что указал тете Полли на черную нитку в вороте его рубахи. Том обогнул свой квартал и свернул в грязный переулок. Благополучно миновав коровник тети Полли и избежав плена и казни, он бегом бросился на городскую площадь, где, заранее сговорившись, уже строились в боевые порядки две армии. Одну из них предстояло возглавить Тому, другую — его закадычному приятелю Джо Харперу. Оба прославленных полководца не снисходили до того, чтобы сражаться собственноручно, — для этого существовала всякая мелюзга.
Они вместе восседали на возвышении и руководили боевыми действиями, рассылая приказы через адъютантов. После жестокой и изнурительной битвы армия Тома одержала блистательную победу. Подсчитали убитых, обменялись пленными и уговорились, когда снова объявлять войну.
Был назначен день генерального сражения, потом обе армии построились в походные колонны и удалились, а Том в одиночестве поплелся домой. Проходя мимо дома, где жил Джеф Тэтчер, он заметил в саду незнакомую девчонку — голубоглазое создание с золотистыми волосами, заплетенными в две длинные косы, в белом летнем платье и вышитых панталончиках. Суровый воин, только что увенчанный лаврами победителя, пал без единого выстрела.
Некая Эмми Лоуренс мигом испарилась из его сердца, не оставив там ни малейшего следа. Еще вчера Том был уверен, что будет обожать ее вечно, а оказалось, что это всего- навсего легкое увлечение.
Не один месяц он добивался взаимности, только на прошлой неделе она призналась ему в любви; несколько коротких дней он был счастлив и горд, как ни один мужчина на свете, и хватило короткого мгновения, чтобы Эмми покинула его сердце, как случайная гостья.
Некоторое время Том поклонялся новому божеству издали, пока не обнаружил, что девчонка его заметила. Тогда он сделал вид, что понятия не имеет о том, что она здесь, и начал на все лады валять дурака, как это принято у мальчишек, стараясь понравиться и вызвать восхищение.
Так он и выкидывал всякие штучки, пока, случайно взглянув в ее сторону во время какого-то головоломного акробатического трюка, не обнаружил, что девочка направляется к дому. Том подошел к забору и прислонился к нему, скрывая досаду, но все-таки надеясь, что она побудет в саду еще немного.
Девочка с минуту постояла на крыльце, потом взялась за ручку двери. Когда она переступила порог, Том горестно вздохнул — и тут же просиял:. Том ринулся было вперед, но остановился в двух шагах от цветка.
Затем он приставил ладонь козырьком к глазам и начал пристально всматриваться вдаль, словно в конце улицы происходило что-то невероятно интересное. Там, однако, ничего не происходило, и Том, подобрав с земли соломинку, начал устанавливать ее на носу. Так, запрокинув голову и балансируя соломинкой, он все ближе и ближе подбирался к месту, где лежал цветок, и в конце концов наступил на него босой ногой. Гибкие пальцы захватили вконец измочаленное растение, и, прыгая на одной ноге, Том скрылся за углом.
Но ненадолго, только для того, чтобы засунуть цветок под куртку, поближе к сердцу, а может быть, и к желудку — не так уж он был сведущ в анатомии, чтобы разбираться в этаких тонкостях.
Сразу после этого он вернулся к забору и слонялся вдоль него до самой темноты, по-прежнему валяя дурака. Однако новое божество больше не показывалось, и Том тешил себя мыслью, что девочка, может быть, заметила его усилия, случайно бросив взгляд в окно. Домой он возвращался без всякой охоты, едва переставляя ноги в мечтательном оцепенении. Но за ужином он так разошелся, что тетушка только диву давалась: «Что за бес вселился в этого ребенка?
Тогда Том возмутился: — Где же справедливость? Тетя, вы же не лупите Сида, когда он таскает сахар. Ты вообще не вылезал бы из сахарницы, если б я за тобой не приглядывала.
Вскоре она вышла в кухню, и Сид, радуясь безнаказанности, тут же потащил к себе сахарницу. Такую наглость просто невозможно было стерпеть.
Однако сахарница внезапно выскользнула из пальцев Сида, упала и разбилась. Том был в восторге. Причем в таком, что прикусил язык и промолчал, решив, что не произнесет ни звука даже тогда, когда вернется тетя Полли, а будет сидеть, пока она не спросит, кто это сделал. Вот тогда придет его час, и наконец-то он полюбуется, как влетит «любимчику».
Что может быть приятнее? Восторг до того переполнял его, что он едва сдержался, когда тетя вернулась из кухни и оцепенела над осколками, меча молниеносные взоры поверх очков. Том затаил дыхание: «Вот, вот оно,. Карающая десница, сделав свое дело, уже снова была занесена над ним, когда Том завопил: — Да погодите, тетя, за что?
Это же Сид! От неожиданности тетя Полли застыла. Том ждал, не выразит ли она сожаление, но, как только дар речи вернулся к пожилой леди, она пробормотала: — Хм!.. Ну, я полагаю, что влетело тебе все равно не зря! Уж наверняка ты что-нибудь натворил, пока меня не было. Потом, вняв голосу совести, она уже хотела было сказать что-нибудь помягче, но решила, что это может быть расценено как признание того, что она виновата, а дисциплина таких вещей не допускает.
Поэтому тетя Полли отвернулась и занялась своими делами, хотя на сердце у нее скребли кошки. Том с уязвленным видом сидел в углу и растравлял раны. Ему-то было известно, что в душе тетушка горько раскаивается, но он не подавал вида, что понимает это.
И какое имело значение, что она время от времени бросала на него тоскливый взор, затуманенный слезами? Том тем временем представлял, что лежит на смертном одре и тетя Полли склоняется над ним, вымаливая прощение, но он отворачивается к стене и умирает, так и не обронив ни слова.
Каково ей будет тогда? Затем он вообразил, как его, утонувшего в реке, приносят домой: кудри намокли, измученное сердце больше не бьется. О, как она тогда рухнет на его бездыханный труп, как хлынут рекой ее слезы! Как она будет молить Бога, чтоб он вернул ее мальчика, которого она никогда больше не обидит! А он — вот он лежит, бледный и холодный, ничего не чувствующий, бедный маленький страдалец, безропотно вынесший все мучения! От этих драматических картин Том так расчувствовался, что его начали душить слезы.
Он глотал их, ничего не видя вокруг, а когда мигал, слезы текли по щекам и капали с кончика носа. Он так наслаждался своими несчастьями, что ни за что не согласился бы, чтобы какая-нибудь мелкая земная радость вторглась в его душу; он берег свою скорбь, как священную реликвию.
Поэтому, когда в комнату впорхнула его сестрица Мэри, сияя от радости, что наконец-то вернулась домой после недели, проведенной на ферме, Том встал и безмолвно покинул комнату.
Окруженный зловещим мраком и угрюмыми тучами скорби, он вышел в одну дверь, в то время как радость жизни и солнечный свет ворвались вместе с Мэри в другую.
Оказавшись на улице, он отправился бродить вдали от тех мест, где обычно собирались мальчики. Сейчас ему требовались безлюдные закоулки — они лучше всего соответствовали его настроению.
Плот у берега. Тут он вспомнил про цветок, извлек его из кармана, смятый и увядший, и это удвоило его сладостную муку. Он принялся размышлять о том, что было бы, если б она узнала. Должно быть, расплакалась, захотела бы обнять его и утешить. А может, отвернулась бы и пошла своей дорогой, как и весь этот холодный и бесчувственный мир. Он мысленно поворачивал эту картину и так и сяк, меняя освещение и персонажей, пока это ему не надоело.
В конце концов он поднялся на ноги и со вздохом побрел вдоль берега. Около половины десятого, почти в полной темноте, Том обнаружил себя на безлюдной улице на пути к дому, где обитала прелестная незнакомка.
Оказавшись у знакомой ограды, он постоял с минуту — ни звука, только свеча бросает тусклый отблеск на плотную штору в окне второго этажа. Не там ли незримо присутствует его божество? Он перелез через забор, осторожно перебрался через цветник и остановился под окном. Довольно долго, с трудом сдерживая волнение, он глядел на него, задрав голову, а затем улегся на землю, сложив руки крестом на груди и сжимая в пальцах увядший цветок.
Вот так он и умрет — один на всем белом свете, без крова над головой, без дружеской руки, которая отерла бы предсмертный пот с его ледяного лба, без любящего лица, которое склонилось бы над ним в последние земные мгновения. Наступит солнечное утро, и первое, что она увидит, — его окоченевший труп. Но уронит ли его божество хоть слезинку, вздохнет ли хоть раз о том, что до срока погибла молодая жизнь, подкошенная не знающей жалости рукой?
Внезапно окно распахнулось, грубый голос прислуги нарушил трепетную тишину ночи и целый водопад хлынул на останки мученика. Едва не захлебнувшись, наш герой вскочил на ноги, отфыркиваясь и отплевываясь. В воздухе просвистел камень, послышалась невнятная брань, зазвенело и посыпалось разлетевшееся вдребезги стекло.
Затем едва различимая фигурка перепрыгнула через ограду и растворилась во мраке. Когда Том, уже дома, огорченно разглядывал при свете огарка свечи свою насквозь промокшую одежду, проснулся Сид.
Он уже открыл было рот, чтобы по обыкновению намекнуть на ожидающие брата кары, но передумал и промолчал, смекнув по выражению лица Тома, что это далеко не безопасно. Том рухнул на кровать, не сочтя нужным отягощать себя еще и молитвой, и Сид мысленно занес это упущение в список прегрешений. Глава 4 Взошедшее солнце заливало своими лучами мирный городок, словно благословляя его. После завтрака тетя Полли собрала всех домочадцев на семейное богослужение.
Она начала с молитвы, а затем произнесла небольшую речь, основанную на солидном фундаменте из библейских цитат, скрепленных жиденьким цементом собственных рассуждений; в заключение с этой вершины, как с горы Синай, она огласила суровые заповеди Моисеевы.
После этого Том, как говорится, препоясав чресла, подобно библейским воителям, приступил к заучиванию стихов из Священного Писания. Сид еще несколько дней назад выучил весь урок. Тому пришлось приложить все силы, чтобы затвердить наизусть пять стихов из Нагорной проповеди — он так и не нашел ничего короче.
Но и через полчаса у Тома было довольно смутное представление о словах Спасителя, потому что голова его была занята чем угодно, кроме урока, а руки беспрестанно двигались, отвлекаясь на всевозможные посторонние дела. Мэри взяла у него книгу, чтобы проверить урок, и Том, спотыкаясь, начал, словно пробираясь сквозь заросли в густом тумане: — Блаженны… э-э… — Нищие… — Ага, нищие… Блаженны нищие… как там дальше-то? Блаженны плачущие, ибо они… ибо они… — У… — Чего?
Блаженны ибо плачущие, ибо они… ибо плачущие… а дальше-то что? Ей-богу, не знаю! Ну что ж ты не подскажешь, Мэри? Не стыдно тебе меня мучить? Просто тебе нужно все как следует выучить. Ничего страшного, зато, когда выучишь, я тебе подарю одну замечательную вещь. Ну, будь умницей! А что это за штука, Мэри? Раз я сказала, что она замечательная, значит, замечательная. Ладно, пойду приналягу.
Том навалился, и любопытство вкупе с ожиданием предстоящей награды сотворили чудо — он добился неслыханных успехов. За это Мэри подарила ему новенький перочинный ножик с двумя лезвиями. Цена ему была не меньше двенадцати с половиной центов, и охвативший Тома восторг потряс его до глубины души. Правда, оба лезвия оказались совершенно тупыми и не резали, зато это было настоящее изделие фирмы Барлоу, а не какая-нибудь подделка, в чем и заключалось главное достоинство подарка.
Откуда мальчикам западных штатов было знать, что это грозное оружие можно подделать и что подделка наверняка хуже оригинала, остается тайной, покрытой мраком. Несмотря ни на что, Том ухитрился изрезать этим ножиком буфет и уже приступал к комоду, когда его позвали одеваться в воскресную школу. Мэри поставила перед ним жестяной таз, полный теплой воды, и вручила кусок мыла. Том, прихватив таз, вышел за дверь и водрузил его на скамейку. Затем он обмакнул мыло в воду и положил его на место; закатал рукава, осторожно вылил воду на землю, вернулся в кухню и начал яростно тереть лицо полотенцем.
Мэри тут же отняла у него полотенце со словами: — Как тебе не стыдно, Том! Ступай, умойся как следует. Вода тебе не повредит. Том смутился.
В таз снова налили воды; на этот раз он постоял над ним немного, собирая все свое мужество, потом набрал в грудь воздуха и начал умываться. Когда он снова вошел в кухню, зажмурив глаза и ощупью отыскивая за дверью полотенце, по его щекам текла мыльная пена — честное свидетельство праведных трудов. Но едва он отнял от лица полотенце, оказалось, что результат далек от совершенства: его щеки и подбородок белели, как маска, а ниже и выше лежала нетронутая темная целина, захватывая шею и спереди и сзади.
Тут уж Мэри взялась за него сама, и, выйдя из ее рук, он уже ничем не отличался от своих бледнолицых собратьев; мокрые волосы были аккуратно приглажены, их короткие завитки лежали ровно и красиво. Вообще-то, Том всячески старался распрямить свои кудри, прилагая для этого немало стараний; ему казалось, что с кудрями он похож на девчонку, и это его сильно огорчало. Потом Мэри извлекла из шкафа костюм, который Том надевал только по воскресеньям и который назывался «другой костюм», на основании чего нетрудно составить мнение о богатстве его.
После того как он оделся, Мэри навела окончательный порядок: застегнула курточку до самого подбородка, отвернула широкий воротник и расправила его на плечах, стряхнула мелкие соринки щеткой и надела на Тома соломенную шляпу.
Теперь он выглядел нарядно и чувствовал себя словно каторжник в кандалах: новый костюм и чистота стесняли его, а он этого не терпел. Последняя надежда, что Мэри забудет про башмаки, рухнула: смазав, как полагается, салом, она принесла их и поставила перед Томом.
Это переполнило чашу его терпения, и он заворчал, что вечно его заставляют делать то, чего ему совершенно не хочется. Но Мэри ласково сказала: — Пожалуйста, Том, будь хотя бы в воскресенье умницей!
И Том, продолжая ворчать и жаловаться, натянул башмаки. Мэри оделась в одну минуту, и дети втроем отправились в воскресную школу, которую Том ненавидел всем сердцем, а Сиду и Мэри, наоборот, нравилось туда ходить. Занятия в воскресной школе проводились с девяти до половины одиннадцатого, затем начиналось богослужение. Двое из детей оставались на него добровольно, третий тоже, но по иным, куда более земным причинам. Жесткие скамьи с высокими спинками в приходской церкви могли вместить человек триста; церковь была небольшая, без всяких украшений, с колокольней на крыше, похожей на узкий деревянный шкафчик.
В дверях Том слегка приотстал, чтобы потолковать с приятелем, тоже принаряженным по-воскресному: — Слышь, Билли, есть у тебя желтый билетик? Том все это предъявил. Приятель остался доволен, и они обменялись сокровищами. Сразу же после этого Том обменял два белых шарика на три красных билетика и еще кое-какую мелочь — на два синих.
Еще с четверть часа он подстерегал приходивших мальчиков, приобретая у них билетики разных цветов. Затем вместе с гурьбой чистеньких и шумливых мальчишек и девочек он вошел в церковь, уселся на свое место и первым делом затеял ссору с тем, кто сидел поближе.
Сейчас же вмешался важный пожилой учитель, но, едва он отвернулся, Том ухитрился дернуть за вихры мальчишку, сидевшего перед ним, и тотчас как. Класс, в который ходил Том, был как на подбор: все непоседливые, говорливые и непослушные. Выходя отвечать, ни один не знал урока как следует, все нуждались в подсказках, однако с грехом пополам все-таки каждый добирался до конца и получал награду — синий билетик с текстом из Священного Писания.
Такой билетик вручался за два выученных стиха из Библии. Десять синих билетиков можно было обменять на один красный; десять красных — на один желтый; а за десять желтых директор школы вручал ученику Библию в дешевом переплете, стоившую в то время добрых сорок центов. У многих ли из читателей найдется достаточно усердия и прилежания, чтобы заучить наизусть две тысячи стихов, даже за Библию в кожаном переплете с гравюрами Гюстава Доре?
Но Мэри таким образом уже заработала две Библии — на это ушло два года терпения и труда, а один мальчик из немецких переселенцев — даже четыре или пять.
Однажды этот гений прочел наизусть три тысячи стихов подряд, ни разу не запнувшись; но такое напряжение умственных сил оказалось ему не по плечу, и с тех пор он сделался полным идиотом. Это было страшным несчастьем для школы, потому что в торжественных случаях директор всегда вызывал этого ученика и заставлял его «из кожи вон лезть», как выразился Том.
Только старшие ученики умудрялись накопить билетики, долго протомившись за зубрежкой, и удостаивались чести получить в подарок Библию. Потому-то вручение этой награды было событием редким и знаменательным; счастливчик в этот день играл такую выдающуюся роль, что сердца менее упорных и удачливых немедленно загорались честолюбием, которого порой хватало на две-три недели.
Скажем прямо: Том не был одержим духовной жаждой до такой степени, чтобы стремиться к заветной награде, но нет никаких сомнений в том, что всем своим существом он жаждал неувядаемой славы и блеска, который ей сопутствовал. По обыкновению директор школы встал перед кафедрой, держа в руках молитвенник, и потребовал тишины.
Когда директор воскресной школы произносит свою обычную короткую речь, молитвенник со страницей, заложенной пальцем, ему так же необходим, как ноты певице, которая стоит на сцене, готовясь петь соло, — хотя зачем это нужно, никому не известно: ни тот, ни другая никогда не заглядывают ни в молитвенник, ни в ноты.
Директор был довольно невзрачным господином лет тридцати пяти, с рыжеватой козлиной бородкой и коротко подстриженными волосами. Верхний край жесткого стоячего воротничка подпирал его уши, а. Этот воротник, словно лошадиный хомут, позволял ему глядеть только прямо перед собой, и, если требовалось посмотреть вбок, ему приходилось поворачиваться всем корпусом. Подбородок учителя упирался в галстук шириной в десятидолларовую банкноту, с бахромой на концах; носы его ботинок, согласно моде, были сильно загнуты вверх наподобие лыж.
Такого результата молодые люди того времени добивались непосильным трудом и адским терпением, часами просиживая у стенки, уперев в нее носы обуви.
С виду мистер Уолтерс был сама серьезность, честность и искренность; он до того благоговел перед всем, что свято, и настолько разделял духовное и светское, что, сам того не замечая, в воскресной школе говорил совершенно не таким голосом, как в будние дни. Свою речь он начал следующими словами: — А теперь, дети мои, я прошу вас сесть ровно и минуту-другую слушать меня со всем вниманием. Именно так, как должны слушать хорошие и прилежные дети… Вот я вижу, что одна девочка смотрит в окно; она, должно быть, решила, что я где-нибудь восседаю там, на дереве, и беседую с птичками… Я хочу сказать вам, что мне необыкновенно приятно видеть столько опрятных и радостных детей, которые собрались здесь для того, чтобы научиться добру… И далее в том же роде.
Нет никакой надобности приводить эту речь полностью. И она, и ей подобные составлены по одному образцу, а потому и эта нам знакома. Правда, последняя треть речи директора была несколько омрачена возобновившимися потасовками и иными развлечениями, а также шепотом и возней, которые постепенно распространялись по рядам и докатились даже до таких одиноких и неколебимых праведников, как Сид и Мэри. Но едва прозвучало последнее слово мистера Уолтерса, как всякий шум прекратился и завершение его речи было встречено благоговейным молчанием.
Шепот и пересуды в церкви были вызваны событием из ряда вон выходящим — появлением гостей: адвоката Тэтчера в сопровождении дряхлого старичка, представительного седеющего джентльмена и величественной дамы, — должно быть, его жены, которая вела за руку девочку.
Тому Сойеру не сиделось на месте. Он был не в духе, а вдобавок его мучили угрызения совести, и он избегал встречаться взглядом с Эмми Лоуренс, глаза которой пылали любовью. Но едва он заметил маленькую незнакомку, как вся его душа переполнилась блаженством. Мгновение — и он уже усердствовал вовсю: пинал мальчишек, дергал их за волосы, корчил. В его восторге имелась только одна червоточина — воспоминание о том, как под окном этого ангела его облили помоями, но и это недоразумение вскоре потонуло в волнах счастья, затопивших его душу.
Гостей усадили на места для почетных гостей и, как только речь мистера Уолтерса подошла к концу, представили всей школе. Джентльмен средних лет оказался очень важной персоной — не кем иным, как окружным судьей, самой влиятельной и грозной особой, которую когда-либо приходилось видеть детям. Поэтому им не терпелось узнать, из какого материала он скроен, а возможно, и послушать, как он рычит, но вместе с тем было и немного жутковато. Судья прибыл из Константинополя, городка за двенадцать миль отсюда, значит, немало путешествовал и видел свет.
Вот этими самыми глазами седеющий джентльмен видел здание окружного суда, о котором поговаривали, будто его крыша покрыта железом. Торжественное молчание и ряды широко открытых глаз говорили о почтении, которое вызывали подобные мысли.
Ведь это был сам знаменитый судья Тэтчер, брат здешнего адвоката! Джеф Тэтчер тут же вышел вперед и на зависть всей школе продемонстрировал, что он на дружеской ноге с великим человеком. О, если б он мог слышать шепот, поднявшийся в рядах, то он усладил бы его душу, как небесная музыка: — Гляди-ка, Джим! Идет прямо туда! Смотри, протянул ему руку — здоровается! Вот ловко-то! Скажи, небось хотел бы оказаться на месте Джефа?
Мистер Уолтерс проявил неслыханную распорядительность и расторопность, отдавая приказания, делая замечания и рассыпая выговоры направо и налево. Старался и библиотекарь, мелькая взад и вперед с охапками книг и производя тот бесполезный шум, который любит поднимать разное мелкое начальство. Молоденькие наставницы старались, в свою очередь, ласково склоняясь над разгильдяями, которых еще недавно драли за уши, слегка грозили пальчиком маленьким шалунам и гладили по головке прилежных.
Усердствовали и молодые учителя, строго выговаривая, проявляя власть, то есть всячески поддерживали дисциплину и порядок. Почти всем учителям тут же понадобилось что-то в книжном шкафу рядом с кафедрой, и они наведывались туда и дважды, и трижды, и всякий раз как бы с неохотой.
Девочки тоже старались в меру сил, а уж мальчишки проявляли такое рвение, что жеваная бумага и затрещины сыпались частым градом.
И над всем этим возвышался великий человек,. И только одного не хватало мистеру Уолтерсу для полного счастья — возможности на глазах у гостей вручить наградную Библию и похвастать каким-нибудь чудом учености. У некоторых школьников имелись желтые билетики, но ни у кого в достаточном количестве — директор уже опросил всех лучших учеников. Он бы отдал все на свете за то, чтобы к немецкому мальчику вернулся разум. Но в ту самую минуту, когда мистер Уолтерс уже был готов впасть в отчаяние, вперед выступил Том Сойер с девятью желтыми, девятью красными и десятью синими билетиками и потребовал заслуженную Библию.
Это было как гром среди ясного дня. Чего-чего, а этого мистер Уолтерс никак не ожидал, по крайней мере, в течение ближайших десяти лет. Но делать нечего: налицо были подписанные счета и по ним предстояло платить. Тома пригласили на возвышение, где восседали судья и прочие небожители, и неслыханная новость была оглашена с кафедры.
Впечатление было потрясающим. Новый герой тотчас вознесся до уровня судьи Тэтчера, и вся школа получила возможность созерцать сразу два чуда вместо одного. Мальчишек жестоко терзала зависть, а больше других страдали те, кто слишком поздно поняли, что сами же и способствовали возвышению презренного выскочки, променяв свои билетики на сокровища, нажитые им путем перепродажи права на побелку забора.
Им ничего не оставалось, кроме как презирать себя за то, что они поддались на уловки хитрого проныры и попались на его крючок. Наконец награда была вручена Тому с самой прочувствованной речью, какую только сумел выжать из себя директор в таких обстоятельствах.
Сойер идет домой. Он понимает, что взрослые считают его и друзей утопленниками. Сойер тайком влезает в дом и оказывается под кроватью. Слышит, как тетя рассказывает маме Джо, насколько сильно его любит. Мама Джо тоже вспоминает сына, и они обе рыдают. Тому нравится слышать приятности о себе. Он гордится и хочет вылезти из укрытия, но сдерживается.
Узнает, что мальчиков будут отпевать в воскресенье. Джо и Гек хотят вернуться, устав от пиратской жизни. Джо активно пакует пожитки, но Том просит задержаться, рассказав о тайном плане. Ночью их пристанище оказывается под ливнем. Мальчики пугаются и прячутся в палатке от дождя.
На завтра их пристанище залито водой. Они притворяются индейцами и курят трубку мира. Горожане скорбят. Семья Тома и Бекки тоскуют по мальчику, родители Джо тоже в трауре. Бекки жалеет, что вернула крышечку Сойеру. В воскресенье утопленников отпевают в церкви. Мальчики приходят во время проповеди по тайному плану Тома. Сойер получает от тети и тумаки, и поцелуи.
Настроение тети резко меняется. Томас решает рассказать тете о «вещем сне», точно пересказав разговор с мамой Джо, произошедший, когда Сойер прятался под кроватью. Тетя решает, что в доме был ангел в тот день и бежит к родителям Джо, чтобы рассказать об этом. В школе Томас и Бекки ревнуют друг друга.
Девочка пытается привлечь внимание, но мальчик равнодушен. Для пущей мести он возвращается к первой возлюбленной — Эмми Лоренс. Бекки садится к школьному франту, который предлагает смотреть книгу с красивыми иллюстрациями. Том обижает Эмми. Бекки прогоняет соседа по парте, залившего чернилами дневник Сойера. Том и Бекки понимают, что им нехорошо друг без друга.
Тетя узнает про обман с вещим сном. Том получает выговор и слышит о низком поступке. Оправдываясь, он говорит, что оставлял записку и целовал тетю переду уходом. Она «тает» и прощает племянника, убеждая себя, что Сойер обманул ее святой ложью. Бэкки случайно рвет книгу учителя Доббинса. В это время Том стоит за спиной. Бекки отчитывает его и боится, что ее сдадут.
Она не хочет быть выпоротой в школе. Том принимает вину на себя. Дети мирятся. Бекки сообщает, что сосед по парте специально облил книгу Сойера чернилами. Учитель Доббинс чаще бьет розгами перед экзаменами.
Он переживает за результат. Сочинения учеников содержат красивые слова, учитель доволен. Под конец экзамена дети спускают Доббинсу на голову кошку с чердачного люка. С головы учителя срывается парик. Дети смеются. Том решает стать членом общества «Юных друзей трезвости» — не курить, не жевать табак, не говорить матерные слова. За это выдают ярко-красный шарф. Тому скучно: Бекки уехала на лето. Даже развлечения в виде гипнотизера с френологом и цирка негров не радовали.
Он болеет корью и остается в кровати на несколько дней. Когда поправляется, узнает, что весь город увлекается религией, даже Гек. Судят Поттера. Том приглашен, как свидетель. Он дает показания, рассказав обо всем.
Во время суда преступник метис Джо выскакивает в окно. Гек узнает о нарушении клятвы. До суда Том встречался с адвокатом Поттера, чтобы рассказать правду. Том становится популярным после заседания суда. Его уважают все. Но Гек и Том боятся расправы преступника.
За поимку злодея объявлена награда. Привлечен самый опытный сыщик. Но преступника нигде нет. Том предлагает Геку отправиться на поиски старинного клада. Гек не в восторге от идеи копать в различных местах. Но Том убеждает. Мальчики не находят клад, но довольны. Мальчики продолжают искать клад и обследуют заброшенное строение с дурной славой. Поговаривают, что там привидения.
Мальчики проникают в дом и понимают, что в здании незнакомцы что-то ищут. Один одет неряшливо, а второй — как иностранец: в сомбреро и зеленых очках. Оказывается, что второй — преступник Джо. Мальчики узнали его, когда злодей заговорил. Незнакомцы пришли в заброшенное строение, чтобы спрятать деньги. Они случайно обнаружили сундук с золотом под половицами.
Взрослые хотят перепрятать находку. Мальчики хотят следить за злодеями, но боятся. И Том, и Гек не успокаиваются после увиденного события. Им кажется, что преступник прячется в одной из комнат таверны, и сундук с золотом находится там.
Ночью ребята отправляются на небезопасную слежку. Том пробирается в комнату метиса Джо и находит его пьяным. Мальчику страшно, он сбегает. Говорит Геку, что не видел сундука, но на самом деле золото могло быть в комнате.
Он забыл о золоте из страха. Когда Том успокаивается, договаривается следить за таверной с товарищем по ночам. Бекки приезжает в город, и главный герой снова думает только о ней.
Родители Бекки устраивают пикник, куда приглашены мальчики и девочки. Компания плывет на теплоходе, высаживается в лесной долине, где есть пещера. Детям нравится. Гек выслеживает преступника и находит его с подельником. Мужчины идут к дому вдовы Дуглас, решая, стоит ли ее убивать, стоя возле забора. Гек слышит и бросается к соседям за помощью. Соседи берут оружие и идут в дом вдовы. С утра сосед вдовы говорит Геку, что не смог поймать преступников вчера.
Но дело стало широко известным. Шериф готовит облаву. Том и Бекки пропадают после пикника. Горожане отправляются на их поиски. В пещере обнаружена ленточка Бекки и стенная надпись «Бекки и Том». Бекки и Томас заблудились в пещере и не могут выйти.
У них кончилась еда, нет света от свечи. Бекки почти без сил, едва справляется с поддержкой Томаса. В пещере дети замечают преступника Джо. Он их не трогает, потому что пугается и сбегает. Том замечает вспомогательный выход из пещеры. Он помогает Бекки выйти. После такого заключения дети долго приходят в себя. В реке вылавливают тело сообщника метиса Джо. Вход в пещеру обшивают листами металла. Томас взволнован.
Что такое тренировочное мероприятие? Помогите пожалуйста по Русскому языку, синтаксический разбор предложение с схемой 1 ставка. Лидеры категории Лена-пена Искусственный Интеллект. Искусственный Интеллект. Nine Искусственный Интеллект. Краткое содержание "Приключения Тома Сойера" на предложений. Катя Трушакова Профи , закрыт 6 лет назад.
